– Ты вот этим паркет тёр?
Миша судорожно кивнул.
– Это для чистки засоров в трубах. Сантехник вчера забыл, а растворитель в ведре лежит, – отец говорил тихо, видимо, боясь спугнуть возможное решение, внезапно залетевшее в их несчастливое гнездо.
Миша тут же бросился к ведру и выудил из него спасительную баночку уйат-спирита, который уже собирался нанести на тряпку, но, споткнувшись о взгляд отца, передумал.
– Не ссы, Мишань, лей. Всё равно теперь в Париж ехать.
В Париже Миша мечтал побывать со студенчества: съесть на завтрак круассан, лениво прогуляться по вечернему Монмартру, покататься на каруселях Диснейленда, посетить Лувр…
С последним Миша не прогадал: именно туда, по словам отца, ему и придется попасть в ближайшие двадцать четыре часа, чтобы восстановить причиненный ущерб.
– Как?! Я?! Сдирать занавески? В Лувре?
– Либо ты сдираешь занавески, либо с нас с тобой сдирают кожу и вешают на окна вместо них – третьего не дано, – замогильным голосом произнес отец.
Кожи Мише лишаться не хотелось, больно уж ему она нравилась, да и занавески из него выйдут некачественные, худые, перед людьми неудобно.
– Прости меня, пап, – вытер проступившую слезу парень. – Ну не хочу я ремонтами заниматься, не моё это. Я на сцене хочу быть, – горе-строитель оттёр паркет и стал собираться, попутно заказывая такси.
Отец всё это время молча смотрел на поникшего сына – будущего интернационального преступника, а когда пришла пора прощаться, вместо руки протянул сыну шпатель.
– Я постараюсь без жертв, – произнес осипшим от страха и слез голосом Миша.
– Да какие жертвы! Иди, вымой инструмент, будем домой собираться.
– То есть как – домой?!
– А вот так. Мы здесь закончили.
– А как же занавески?! Лувр? Кожа?
– Это на другом объекте, я вчера его без тебя закончил.
– Так ты что же, специально меня разыграл?!
– А ты думал, в мать артистом пошёл? Хех, да чтоб ты знал, я в твоём возрасте Гамлета играл, Раскольникова, даже Анну Каренину пару раз пришлось. Меня на все спектакли брали, но платили только обещаниями и театральной мебелью. Потому и пришлось в отделочники податься. Хотел и тебя образумить, да вижу, что без толку, принципиальный рукожоп вырос. На, возьми, – отец достал откуда-то из кармана увесистую пачку купюр.
– Это чё? – спросил шокированный откровениями родственника Миша.
– Моральная компенсация жертвам актерской игры. Шучу. То, что ты заработал на калымах за последние пять лет. Решил, что ты деньги на ерунду потратишь, вот и откладывал для тебя. Поезжай в столицу, покоряй большие сцены.
– Пётр Аркадьевич, вы сегодня как будто сам не свой.
– Ой, Алёна Викторовна, и не говорите! С самого утра голова кру́гом идёт. Представляете, в кашу вместо изюма мне сегодня чернослив положили!
– Ужас какой! И что, съели?
– Нет, разумеется, пришлось плакать. А вы знаете, как я это не люблю.
– Знаю… А я вот без плача никак, чуть что – сразу в рёв.
– Это всё потому, что зубы у вас сейчас активно режутся, не берите в голову, попробуйте пожевать лопатку или карандаши, ещё слюнопускание хороший оказывает эффект. Но это скорее нетрадиционная медицина, тут больше дело веры. Передайте лучше мне вон ту формочку.
– Пожалуйста.
– Благодарю.
– Всё сидите? – подошел к песочнице мальчуган в перепачканных землей и каким-то мазутом шортах. Из носа его медленно стекала зеленая сопля, которая, кажется, совсем не создавала ему неудобств.
