Когда же все-таки этот длинный день подошел к концу, и люди разбрелись по домам, оставив дворцовым слугам очередной ворох уборочных хлопот, Лэнсон тоже отправился восвояси. Его последний долг перед двоюродным дедом был выполнен сполна, во всяком случае, сам молодой Дэрольф считал именно так. В городе все еще витал аромат цветов, лепестки которых будут подметать с улиц теперь всю ночь, чтобы к утру ничего не напоминало о сегодняшнем траурном шествии. Где-то еще попадались перебравшие вина жители, причитавшие заплетающимися языками о смене эпохи, канувших счастливых временах и всем подобном.
Не раздавались характерные звуки из мастерских, в которых обычно практичные ремесленники трудились днем и ночью. Все торговцы позакрывали свои лавки еще во время поминального обеда во дворце. Не было слышно песен и стука кружек из окон и дверей трактиров, не толпились воркующие молодые парочки в уютных сквериках возле бань, не сидели на лавочках у домов вечно обсуждающие молодежь старушки, не гонялась ребятня, которую тщетно пытались загнать домой строгие мамочки. Город молчал и скорбел. Под занавес общей унылой картины помрачневшее ночное небо решило пролить слезы по ушедшему из мира живых королю.
Промокший до нитки Лэнсон добрался до дома. Уже очутившись во дворе, он увидел свет, горящий в каждом из окон. В некоторых мелькали тени силуэтов за шторами и гардинами, которыми так гордилась мать. Лэнсон был разочарован собой. Он должен был помнить о том, что в доме ночью будут посторонние люди. Моментально осознав, что там внутри он будет обречен на вконец опостылевшую за сегодня вежливость и учтивость по отношению к малознакомым и неинтересным людям, юный Дэрольф остановился в преддверии заполненного людьми особняка. Мать обязательно начнет таскать его от гостя к гостю и, наравне с рассказами о его, в общем-то, немногочисленных заслугах будет выдавать каждому всякие курьезные и неловкие случаи или факты, о которых сам Лэнсон предпочел бы не рассказывать.
Не прошло и минуты, как он развернулся и отправился обратно в дождливую ночь, подальше от этого скопления лицемеров и лизоблюдов. Он знал, что мать будет ждать его до последнего и, не дождавшись, негодовать в свойственной ей жгучей манере, но в данную секунду он твердо решил для себя, что увидит он это не сегодня. Лэнсон точно знал, где ему будут рады этой ночью, и где свет в окошке горит специально для него. Мария, как он и надеялся, ждала его, как обещала. Она без лишних слов стащила с него промокшую насквозь одежду и развесила у каминной трубы, после чего заманила его на их ложе, чтобы согреть теплом своего тела.
По окончанию жадного акта соития они оба раскинулись на мягких скомканных покрывалах в раскованных позах, и некоторое время разглядывали сводчатый потолок в тишине. Наконец Мария прижалась к нему и нарушила их блаженное молчание:
– Как все прошло?
Лэнсон поморщился и пожал плечами.
– Понятно, – улыбнулась девушка. – Маменька говорит, что теперь все будет по-другому.
Юноша ухмыльнулся и запустил руку в ее волосы.
– А что именно будет по-другому, твоя маменька не говорит?
– Ну, ты же ее знаешь! Ей лишь бы посудачить. А тут еще и такое говорят!
– Какое – такое? – не понял Лэнсон.
– Ну, про Алику Дэрольф, ты что, не слышал?
– Нет, – брови парня съехались к переносице. – Что говорят?
– Ну, как же, – Мария удивленно посмотрела на своего любовника, – маменька все слышала, как есть. И незадолго до твоего прихода рассказала мне, что все только об этом сейчас и говорят!
