В ту ночь Алекс долго не могла уснуть. Образ девочки с цветком стоял у нее перед глазами. Это было не абстрактное «страдание народа», о котором говорил Элайджа. Это была живая, дышащая боль, которую она, казалось, ощущала собственной кожей. Ее эмпатия, обычно надежно упрятанная под слоями цинизма, рвалась наружу, причиняя почти физические муки.
На следующий день, в другой деревне, когда староста, заискивающе кланяясь Элайдже (которого он, очевидно, принял за важного, хоть и бедного, путешественника), жаловался на новый налог на дымоходы, Алекс неожиданно для себя вмешалась.
«А если топить по-черному, без дымохода? – спросила она, и в ее голосе прозвучали знакомые уличные, практичные нотки. – Или сложить один большой очаг на несколько домов? Меньше дыма – меньше налог. Да и теплее будет зимовать вместе».
Староста и несколько собравшихся крестьян удивленно посмотрели на нее. Элайджа тоже бросил на нее изучающий взгляд.
«Это… это против правил, барышня», – пролепетал староста.
«Правила пишут те, у кого тепло и сытно, – отрезала Алекс. – А тем, кто мерзнет и голодает, иногда приходится писать свои. Подумайте».
Она не знала, откуда взялись эти слова. Но они, похоже, произвели впечатление. В глазах некоторых крестьян мелькнул проблеск… не то чтобы надежды, но хотя бы заинтересованности. Впервые она использовала свою «роль» – роль человека, который не боится говорить, – не для того, чтобы обмануть или выжить, а чтобы… помочь? Мысль была странной и немного пугающей.
Элайджа ничего не сказал тогда, но вечером, когда они снова расположились у костра, он заметил: «У тебя есть дар, Александра. Ты говоришь с ними на их языке. Ты понимаешь их страхи и их нужды так, как не поймет ни один придворный, играющий в благодетеля».
«Я просто знаю, каково это – когда живот сводит от голода, а карманы пусты», – проворчала она, но без обычной язвительности.
Постепенно, деревня за деревней, Алекс начала меняться. Она все еще была самозванкой, играющей опасную роль. Но теперь эта роль обретала новый смысл. Она видела, как загораются глаза у людей, когда она, используя свою смекалку и немного той «королевской» уверенности, которую пытался привить ей Элайджа, предлагала неожиданные решения мелких, но насущных проблем. Как мать благодарила ее со слезами на глазах, когда Алекс показывала ей, как из старой тряпки сделать теплую подкладку для детской обуви. Как старик, потерявший всякую надежду, вдруг распрямлял плечи, услышав от нее не слова утешения, а дельный совет, как уберечь последний урожай от грызунов.
Она не объявляла себя принцессой. Элайджа строго-настрого запретил это. Но слухи… слухи летели впереди них, как лесные птицы. О странной молодой девушке с пронзительными глазами, путешествующей со стариком-мудрецом. О девушке, которая говорит как простолюдинка, но держится как королева, и чьи слова вселяют надежду. Некоторые даже шептались, что глаза у нее – как у покойного короля Алрика…
Тем временем, далеко на юге, в мрачных покоях королевского дворца в Кингсбридже, лорд Морган, Черный Маг короля Виктора, читал донесения своих шпионов. С каждым днем их становилось все больше, и информация в них – все тревожнее. Старик и девчонка, ускользнувшие от его людей в столице, не просто бежали. Они оставляли за собой след – след пробуждающейся надежды среди простого люда. Морган был эффективным ищейкой, его сеть покрывала все королевство. Он уже знал примерное направление их движения. И он знал, что должен их остановить.
