Хроники Януса - страница 43

Велосипед мой стоял не совсем перпендикулярно, и один конец его руля был ближе ко мне, чем другой. Ворон, перебирая лапами, переместился туда и выгнул шею, словно… хотел мне это передать.

Я поднял спину из своей дубовой ниши и вытянул руку.

Он раскрыл клюв.

Листья вместе в желудем упали мне в ладонь.

Всё, что я описал выше, казалось чем-то нереальным и более походившим на один из моих снов, чем на явь. Только это была стопроцентная явь.

Я вопросительно смотрел на ворона.

– Цибус, ци-бус! – вдруг снова произнёс он.

Я сделал удивлённое лицо.

Он повторил.

– Не понимаю, – сказал я.

– Ци-бус, ци-бус, цибус…

– Что ты хочешь?

Он задрал голову верх, открыл рот и зацокал клювом и затем сделал глотательное движение.

– Ты хочешь, чтобы я …

Он снова задрал голову и повторил это.

– … чтобы я это…съел?

– Цибус, цибус, цибус.

Я широко раскрыл глаза. «Абсолютный бред» крутилось в моей голове. Тем не менее… тем не менее, я оторвал желудь и, очистив его от скорлупки, положил в рот и стал жевать. У него был горький вкус, что сразу отразилось на моём лице. Птица, видимо, заметила это и тут же разразилась гортанным бормотанием больше похожим на смех. Похоже, он действительно смеялся надо мной. На ум мне сразу пришло старинное слово «гортанобесие» из церковно-славянского, осуждающее гурманство как постыдную страсть к смакованию пищи – за что Витольд был бы причислен к лику грешников. Однако, здесь я нашёл это слово как ничто лучше описывающее звуки, издаваемые вороном: что-то гортанно-бесовское выходило из его горла.

Он опять, чуть сгорбившись, прошёлся взад-вперед по рулю, словно прикидывая что я чувствую, потом распрямился и каркнул:

– Рурсус!

Похоже, это опять была латынь. Но на сей раз мои познания в ней закончились.

Я не ответил.

– Рурр-сус… – опять произнес он более плавно. И тут же стал делать короткие и частые кивки головой.

Я правда не знал чего он хочет. Но сомневался, что он снова хочет что-то от меня…

Ворон опять что-то гортанно пробормотал.

Я вспомнил недавний сон, где я видел мага, понимавшего язык птиц. Как я хотел быть сейчас как он! Ворон очередной раз прошёлся взад-вперед. Наконец остановился, чуть задрал голову вверх и разразился длинной гортанной тирадой…

Я слушал. К своему удивлению, чем больше я слушал, тем более я не мог оторваться от его монолога. Постепенно его речь менялась; становилась то тише, переходя на шёпот – то делалась громкой. Странно, в промежутках между гортанным булькающим потоком из его горла, я различал междометия, подобия слов, смех и вздохи. Мне казалось, я уже понимаю о чём он говорит. Эта речь гипнотизировала меня как психоделическая симфония.

Я чувствовал, как ствол дуба, ставший мне креслом, пропадает и дерево словно заключает меня в свои объятия.

– Рурсус… рурсус, – было последнее, что я услышал.

«Карфагенский диверсант был доставлен во Врата Цербера. Я знал, что он бесстрашен, поэтому допрос с пристрастием с помощью галлов-близнецов я оставил на крайний случай. Элий Марциан, один из моих сотрудников, был весьма искусен в дознании. Он умел переманить тех, кто упорствовал, и порой даже самые несговорчивые переходили на нашу сторону. Одной из причин было и наше обещание, скреплённое клятвой богам, не лишать их жизни после требуемых показаний и сокрыть от мести сородичей. Так, без всякого насилия и пыток ему удалось склонить шпиона иллирийского царя Агрона. Царь этот бессовестно лгал нашим послам, что ничего не знает о пиратах в Адриатике. Тогда как из показаний его шпиона не вызывало сомнений, что он не только не знал, но и поощрял их нападать на наши торговые суда. Так же было и с подручным этого карфагенянина, который бежал к нам и всё рассказал о подлом убийстве купцов недалеко от Сицилии. Так же было и с некоторыми другими, где Марциан проявил недюжинный ум и хитрость, сумев склонить их на нашу сторону».