А Йохан, мощно взмахивая руками, плыл в море.
**
В доме Марка Йохан внимательно вглядывался в нутро вскрытого им граммофона. Трогал отверткой пружинки и шестерни, вращал рукоять завода.
– Готово! – сказал он, после того, как внутри аппарата что-то щелкнуло.
Марк протянул Йохану пластинку в сильно потрепанном конверте.
Йохан читает вслух:
– Клаудио Монтеверди. Мадригал. Плач нимфы. Исполняют… ну, это не важно…
Марина, передвигает табурет поближе:
– Погоди, дай сяду поудобней.
Йохан жестом предлагает Марку последовать примеру Марины, но Марк так же, жестом дает знать, мол, ничего, мне и так хорошо.
Йохан бережно извлекает пластинку из конверта, и, удерживая ее за края, сдувает пыль, ставит на диск граммофона. Крутит рукоять завода. Двигает рычажок пуска.
Когда пластинка начинает вращаться, Йохан осторожно опускает иглу. Тут же из раструба граммофона раздаются характерный треск и шипение, которые почти сразу сменяются музыкой и пением на итальянском языке.
Amor», dicea, il ciel mirando, il piè fermò,
«dove, dov’è la fèche’l traditor giurò?»
С первых же звуков музыки лицо Марины теряет свою беззаботность и веселость и становится предельно серьезным. Взор ее устремляется вдаль. А очень скоро на глазах девушки наворачиваются слезы.
Слезы затапливают ее глаза. Текут по щекам. Словно вся скорбь мира вмиг обрушивается на нее.
**
Вечером Анна нагрела на огне воды, наполнила таз. А затем, освободившись от одеяний, и оставшись в одной нижней юбке, стала мочить губку в дымящейся воде и мыть крепкое, стройное, полное сил тело.
В какой-то миг, мельком глянула в зеркало, заметила, что Йохан стоит в дверном проеме у ней за спиной. Стоит и смотрит. Но не жадно, а скорее, смущенно.
Она же вместо того, чтобы сказать «уйди», обернулась к нему лицом, но вовсе не прикрыла грудей руками, а напротив – опустила руки, показывая мужчине красоту своего тела, такого еще сильного, такого выносливого, исполненного нерастраченной любви и ласки, как бы говоря: Ну что же ты стоишь? Мы в доме одни. Подойди…
Но Йохан в смущении опустил голову. Поняв, что мужчина приглашение не примет, по крайней мере, не в этот раз, женщина отвернулась, опустила губку в горячую воду и продолжила начатое.
**
В темноте сидели у огня трое в военной форме.
– Хоть бы что-нибудь сожрать, говорил один, кишки уже крутит.
– Т-с-с, тихо, отвечал другой, смотри-ка, и вытянул палец, указывая на что-то в темноте. Остальные двое устремили взоры во тьму. Там, шагах в десяти от костра стояла лиса, с любопытством глядела на людей, на огонь.
– Не шевелитесь, братцы, сказал один и медленно потянулся за винтовкой.
– Ты что делаешь? У нас патронов с гулькин нос!
– А что от них толку, если мы тут с голоду передохнем?
Человек медленно вскинул оружие, медленно передернул затвор, прицелился и выстрелил.
**
Хутор спал.
Спали глиняные кувшины у стены.
Спали беленые стены.
Спали птицы на дереве, что подле дома.
Из окна в дом вплывал сонный морской воздух.
Даже старая, потемневшая от времени икона с изображением пресвятой девы – и та спала, прикрыв древние очи.
Только Анна не может уснуть. Стоит ей прикрыть веки, дабы отделить себя от видимого мира и погрузиться в мир невидимый, в мир морока и сновидений, как перед внутренним ее взором возникает Йохан. Но не цельный его образ, как, скажем, на фотографии, а разрозненный, дробный. То привидятся кисти его рук с красивыми длинными пальцами. То – ладные плечи. А то и вовсе – послышится его запах, запах пота и моря, запах мужчины. Будто он притаился в комнате, и сидит себе тихонько, наблюдая за отходящей ко сну женщиной.
