Следующие несколько недель я делала все возможное и невозможное для того, чтобы стать необходимой отцу. По утрам шла вместе с ним к печи, дожидалась его возвращения после конца работы и делала вид, что меня очень занимают дела мастерской. Отец был польщен и в то же время удивлялся, говоря, что я делаюсь разумной девицей и что со временем из меня выйдет отличная жена для хозяина стекольного «дома».
Мой замысел осуществился столь успешно и отец получал такое удовольствие от моего общества в Ла-Пьере, что за все это время ни разу не побывал в Шен-Бидо. Но однажды, незадолго до того, как Робер должен был вернуться, когда мы все сидели за ужином, отец посмотрел на меня и спросил:
– Как ты смотришь на то, чтобы поехать со мною в Париж? Нанести, так сказать, первый визит в столицу.
Я сразу же подумала, что все открылось и это просто уловка, чтобы заставить меня проговориться. Я быстро посмотрела на матушку, но она только ободряюще улыбнулась:
– Почему бы и нет? – Она кивнула отцу. – Софи уже достаточно взрослая. Она вполне может тебя сопровождать. И у меня будет спокойнее на душе, если она поедет с тобой.
Родители постоянно делали вид, что отца опасно отпускать одного в столицу. Это была их обычная шутка.
– Я, конечно, поеду с огромным удовольствием, – ответила я, снова обретая уверенность.
Эдме тут же потребовала, чтобы и ее взяли тоже, однако матушка проявила твердость:
– Со временем придет и твой черед. Если будешь хорошо себя вести, мы с тобой поедем в Шен-Бидо навестить Робера, пока отец и Софи будут в Париже.
Этого мне как раз совсем не хотелось, но тут уж ничего нельзя было поделать, и я не вспоминала о своем беспокойстве, когда сидела два дня спустя рядом с отцом в дилижансе, который направлялся в столицу. Париж… Мой первый визит… А я всего-навсего невежественная деревенская девчонка, которой не было еще и четырнадцати лет и которая видела в своей жизни всего один город – Ле-Ман. Мы находились в дороге часов двенадцать, а может быть, и больше – выехали ранним утром, а когда подъезжали к столице, было уже, вероятно, часов шесть или семь, и я сидела, прижавшись носом к оконному стеклу, полуживая от усталости и волнения.
Стоял, как мне помнится, июнь, над городом висела теплая дымка, повсюду было разлито ослепительное сияние, деревья уже оделись пышной листвой, на улицах толпилось множество людей, и длинные вереницы экипажей катили по мостовой, возвращаясь в Версаль после скачек. Людовик Шестнадцатый и его молодая королева Мария-Антуанетта были коронованы всего год назад, однако при дворе, как рассказал мне отец, уже произошли изменения: прежний строгий тон был забыт, королева ввела моду на балы и оперу, а брат короля, граф д’Артуа[7], вместе со своим кузеном герцогом Шартрским соперничали в новом спортивном увлечении, столь популярном в Англии, – скачках. Возможно, думала я, нетерпеливо выглядывая из окна экипажа, и мне посчастливится увидеть какого-нибудь герцога или герцогиню, возвращающихся со скачек. Может быть, эти молодые кавалеры, которые пробираются сквозь толпу на площади Людовика Пятнадцатого перед Тюильрийским дворцом, и есть братья короля? Я указала на них отцу, но он только рассмеялся: «Это лакеи или парикмахеры. Все они обезьянничают, подражают своим господам. Разве можно увидеть принца крови среди толпы, да еще пешим?»
Дилижанс высадил нас на улице Буле. Здесь царили суета и неразбериха и не попадалось на глаза никого, кто мог бы зваться кавалером или хотя бы парикмахером. На узких улицах скверно пахло, иногда посреди дороги шла широкая сточная канава, в которой текли помои и копились всякие отбросы; многочисленные нищие протягивали руки за подаянием. Я помню страх, внезапно охвативший меня, когда отец отвернулся, чтобы распорядиться насчет нашего багажа. В тот же миг между нами протиснулась какая-то женщина с двумя босоногими ребятишками, которая требовала денег. Когда я отшатнулась, она погрозила мне кулаком и выругалась. Это был не тот Париж, который я ожидала увидеть, Париж, где царят сплошное веселье и смех, где люди ездят в оперу и горят яркие огни.
