– Ну, это смотря какое общество, – отвечала я, хотя всем сердцем желала учиться. – Возьми, например, тетушку Анну из Шериньи. Ни она, ни ее муж Вио не умеют толком подписаться и тем не менее прекрасно живут.
– Несомненно, – говорил Робер. – Так и проведут всю свою жизнь в Шериньи, никуда оттуда не двинутся. Подожди, вот будет у меня собственное дело в Париже, приедешь в гости. Как же я смогу представить свою сестру обществу, если она будет недостойна меня?
Стекольный завод в Париже… Какие смелые мечты! Что подумали бы родители, знай они об этом?
Робер тем временем продолжал управлять мануфактурой Шен-Бидо без особых осложнений, и вскоре к нему присоединился Пьер, который получил звание мастера. Я подозревала, что это устроил Робер, для того чтобы беспрепятственно отлучаться всякий раз, когда ему вздумается «показаться в обществе», но ни отец, ни мать, разумеется, не имели об этом ни малейшего понятия.
В голове у Пьера тоже бродили новые идеи, но совершенно другого рода. Вернувшись с Мартиники, он постоянно рассказывал о бедственном положении туземцев, о тех страданиях, которые они испытывают. Он стал много читать, без конца цитировал Руссо и неустанно повторял: «Человек рожден свободным, но повсюду скован цепями», – к великому раздражению отца. «Если уж тебе пришла охота заниматься философией, – говорил он, – читай, по крайней мере, каких-нибудь достойных авторов, а не этого негодяя, который наплодил незаконных детей и отдал их всех в приют».
Однако разубедить Пьера было невозможно. Каждым государством, заявлял он, надлежит управлять в соответствии с теориями Жан-Жака, на благо всех в нем живущих, без всякого различия. Мальчикам нужно давать «естественное» воспитание на природе, их не следует ничему учить, пока они не достигнут пятнадцати лет.
«Как жаль, – вздыхал отец, – что ты не остался на Мартинике и не сделался туземцем! Такая жизнь подошла бы тебе больше, чем та, которую ты ведешь здесь, – посредственного мастера стекольных дел».
Сарказм, заключенный в этих словах, не произвел на Пьера никакого впечатления. Он постоянно чем-нибудь увлекался, заражая своими идеями Мишеля, то и дело выступал в их защиту, и отец, который смолоду считался человеком просвещенным и был известен своими химическими и научными изобретениями, не мог понять, что происходит с его сыновьями.
Матушка относилась к этому более спокойно. «Они молоды, – говорила она. – Молодые люди всегда носятся с какими-то фантазиями. Это у них пройдет».
Однажды Робер прискакал в Ла-Пьер – якобы для того, чтобы обсудить кое-какие дела, касающиеся обоих заводов, а в действительности – чтобы под большим секретом посвятить меня и Пьера в свою новую затею, о которой не должен был знать никто, кроме нас двоих.
– Я поступил в аркебузиры, полк избранных, – сообщил мне он в чрезвычайном возбуждении. – На время, разумеется. Однако это означает, что в течение трех месяцев я буду проходить службу в Париже. Меня уговорили друзья из Ле-Мана, и я получил необходимые рекомендации. Самое главное вот что: во время моего отсутствия нужно как-то удержать отца от поездок в Шен-Бидо.
Я покачала головой:
– Это невозможно. Он обязательно узнает.
– Нет, – уверял меня Робер. – Пьер поклялся молчать, и все работники – тоже. Если отец все-таки приедет в Шен-Бидо, ему скажут, что я отправился в Ле-Ман по каким-нибудь делам. Он ведь никогда не задерживается там больше чем на день-два.
