Хрустальный кубок, или Стеклодувы - страница 21



Он вздохнул и возвратил кубок отцу.

– Мы не нуждаемся ни в каких девизах. Свидетельство нашей чести – это то, что мы, Бюссоны, создали своими руками. Подойди ко мне, Мишель. Разве тебе не хочется прикоснуться к бокалу на счастье? – Он протянул руку к младшему сыну, словно желая передать ему драгоценный сосуд, но Мишель отпрянул, яростно тряся головой:

– К-какое счастье? Он может мне п-принести только несчастье. Я не хочу к нему п-прикасаться.

Он резко повернулся и выбежал из комнаты. Я ударилась в слезы и бросилась было за ним, но матушка остановила меня.

– Оставь его, – спокойно сказала она. – Он только еще больше расстроится.

Она рассказала о том, что произошло в мастерской, отцу и дяде, которые не видели случившегося.

– Очень жаль, – заметил отец. – И тем не менее Мишель должен научиться владеть собой.

Он обернулся к дяде и заговорил с ним о другом, но я слышала, как Робер прошептал матери:

– Мишель – идиот. Он должен был тут же обратить все в шутку и рассмешить короля, чтобы тот смеялся вместе с ним, а не над ним. Сделай он так, все были бы довольны, включая его самого, и это стало бы самым ярким мгновением королевского визита.

Мать не разделяла этого мнения.

– Не каждый из нас, – проговорила она, – обладает твоей способностью что угодно обернуть себе на пользу.

Она, конечно, заметила, как брат принимал картинные позы, орудуя трубкой, слышала восхищенные возгласы дам из королевской свиты. Несмотря на неприятность с Мишелем, кубок все-таки принес нам счастье, что подтвердилось на следующий же день.

Мадам ле Гра де Люар отбыла из шато вместе со всеми своими слугами, и едва только улеглась пыль, поднятая колесами ее кареты, со стороны Кудресье показалась повозка совсем другого рода, направлявшаяся к нашим железным воротам. Это был увешанный кастрюлями и горшками фургон бродячего торговца – из тех, что разъезжают по округе, главным образом между Ферт-Бернаром и Ле-Маном, а рядом с возницей сидел, или, вернее, стоял, радостно размахивая руками, человек – знакомая фигура в пестром камзоле и пунцовом жилете, – на каждом плече у него сидел отчаянно орущий попугай. Это был мой брат Пьер. Отец, который был вместе с нами, так и застыл на месте, не в силах пошевелиться.

– Откуда, скажи на милость, ты явился? – строго крикнул он, когда брат выскочил из фургона и подбежал к нам.

– С Мартиники, – отвечал Пьер. – Там слишком жарко. Я не мог этого выносить и решил, что лучше уж, в конце концов, жариться у печи и дуть стекло.

Он подошел, чтобы обнять нас, но, как ни были мы счастливы его видеть, нам пришлось отступить назад из-за его страшных попугаев.

– Насколько я понимаю, – сказала мать, – та партия товара, которую дал тебе отец, не принесла богатства?

Пьер улыбнулся.

– Я не стал его продавать, – сознался он. – Я все это роздал.

Бродячий торговец помог Пьеру вытащить из фургона сундучок, и брат, несмотря на возражения отца, открыл его тут же, на месте. Он не привез с Мартиники ничего ценного – одни только жилеты, целую кучу пестрых жилетов, которые там выделывают прямо на базарах, для каждого члена семьи.

Глава третья

К тому времени как мне сравнялось тринадцать лет, у моего отца под началом было уже четыре стекловарни. Он смог продлить аренду в Ла-Пьере, по-прежнему работал в Брюлоннери и Шериньи и, кроме того, взял на себя мануфактуру в Шен-Бидо, что расположен между Монмирайлем и Плесси-Дореном. Здесь, так же как и в Ла-Пьере, владелец предприятия, мсье Пезан де Буа-Жильбер, сдал его в аренду моему отцу, предоставив ему полную свободу действий и не вмешиваясь в дела. Сам он жил в своем шато в Монмирайле.