И всё чаще почему-то я вспоминал Христо, отчаянного и родного Христо, о котором я давно уже ничего не знал.
Я чувствовал, что стена между мною и моими теперешними товарищами растёт, в то время как Христо, я был уверен, – Христо понимал бы меня без слов.
Но мои одноклассники нисколько не походили на Христо – это были ребята совсем другого склада. Очень мне недоставало Христо.
Однажды я спросил у матери:
– Почему мы не едем в деревню на лето, как все?
– Мальчик мой, – сказала мама, – мы обязаны жить скромно.
Тогда-то я и написал рассказ «Следы на дороге».
…Ночь. Нищий мальчик идёт по зимней улице. Вдруг рядом с ним проезжает карета, в карете – счастливая пара. Карета обдаёт мальчика грязью, и единственная новая одежда мальчика вся запачкана…
Рассказ был на уровне школьного сочинения, не более. В полуобморочном состоянии, с колотящимся от страха сердцем, одолеваемый сомнениями, несколько раз спустившись и поднявшись по лестнице, я наконец сделал над собой невероятное усилие и вошёл со своим рассказом в редакцию газеты «Мармар». Редактором её тогда был Сурен Шамлян. Смерил он меня взглядом и сказал:
– Придёшь через два дня. Будет хорошим – напечатаем.
Через два дня, ещё больше волнуясь, я снова пришёл в редакцию. Ноги у меня были словно ватные, а голос сразу стал хриплым и глухим.
– Тебе что, мальчик?
– Я по поводу рассказа…
– А, вспомнил, вспомнил, – сказал редактор и, помолчав, добавил: – Сын мой, для начала это очень хорошо, можно было бы даже напечатать, но если бы не твои… левацкие настроения.
Я был неимоверно рад и вроде бы даже успокоился. Я не понимал, что значит «левацкие настроения», но был премного благодарен редактору за них, потому как могли просто сказать, что «никуда твой рассказ не годится» или ещё похуже – «чушь собачья». Нет, мне, пожалуй, даже льстило, я подумал, что «левацкие настроения» – это нечто вроде литературного течения.
Я не стал больше задерживаться в редакции, опасаясь обнаружить собственное невежество. Так или иначе, со мной говорили как с писателем, это было бесспорно. С рукописью в кармане я вышел из редакции и первым делом разыскал одного торговца, большого друга нашей семьи. Я спросил у него, что означает слово «левацкий».
– Такого слова не существует, – ответил торговец – он же председатель нашего околоточного совета. – Ты, верно, ошибся, где ты это вычитал?
– Мне так сказали.
– Наверное, хотели сказать «левша».
Я не стал спорить, согласился для виду, а злополучное слово «левацкий» оставалось для меня ещё некоторое время загадкой, несмотря на то, что творение моё было впоследствии напечатано, как я уже сказал, в газете «Жаманак» и я начал свой литературный путь именно этим «левацким» произведением.
В течение года я повсюду безмолвно следовал за Сона. Под дождём ли, в метель ли, в жару ли – будь то летом или зимой, – я выходил из дому чуть свет и отправлялся в школьную церковь, где перед уроками каждое утро молилась моя Дульцинея.
Забившись в тёмный угол, я с благоговением следил за «своей» Сона.
В полном неведении обо мне и моем присутствии она вскоре уходила, оставив меня наедине с моими переживаниями и статуями святых. Некоторое время я ещё оставался недвижным перед фигурой святой Терезы – притихший, с шапкой в руках.
Мне казалось, эта неизвестная мне святая покровительница моей любви и словно бы в знак поощрения улыбается, слегка зарумянившаяся и вся такая доброжелательная. Да, да, честное слово, я каждое утро отмечал про себя и улыбку, и румянец на лице святой Терезы. И с довольным сердцем, ликующий и счастливый, я направлялся в школу, чтобы после обеда наблюдать, как возвращается Сона домой.
