Земля подпрыгивала под ним, а окружающие, так же, как и он очутившиеся на карачках, спешно устремились обратно к погребу.
Последними вползли в холодное подземелье деды Гончарук и Бараненко.
– Ох как шибает! – Кричал в затылок соседа, выглядывающего что-то в щели двери, Фока. – Моисей Евдокимович, – увидел он крохотные кровавые пятна его на сорочке, – да ты пораненый?
– Дрібниця, – отмахнулся огромной, мозолистой ладонью сосед, – ты лучше глянь, що робиться, Гончарук?! Во! Да не туды, дурья башка пялишься, себе во двор дывися! Хата твоя горыть!
Петрок был неподалеку от деда, и тут же подполз ближе, чтобы глянуть на пожар, но старик грубо отпихнул малого назад, поднялся, открыл дверь и махнул рукой, давая знак тем, кто был за спиной внука. Все бабы и дед Фока тут же, не страшась долбящих землю взрывов, с криками и воплями устремились к дымящейся хате Гончаруков.
Так уж вышло, что за старшего с ребятней остался Петрок, а с ним Яринка, дочка дяди Паши Пустового. Она была на год младше «Петра Ляксеича», как звал его дед, и аж до «крапивных колючек» в пальцах нравилась ему. Колотилась от взрывов земля, светились сквозь щели закрытой двери пыльные лучи и Петро, часто оглядываясь назад, замечал, что Ярине, как и всем детям было очень страшно. Наблюдая за творящимся на улице в щелку, оголец долго не мог решиться ей хоть что-то сказать, но первой заговорила сама Яринка:
– Петя, что там? – Спросила она, глядя на соседа таким пронзительным взглядом, что у того защемило под сердцем.
– Не потушат, – стараясь говорить, как взрослый ответил Петрок, – больно уж крепко горит. Про-опала Фокина хата. Там, в селе, видно еще мазанки и сараи повзрывались. Иди сюда, сама глянь: коровы ходят, вон козы Евхимихи бегают, какие они! Все в крови, а какие вон – целые…
Яринка начала осторожно подниматься к двери, но едва только она подошла, как страшный удар снаружи, отбросил и ее, и Петра назад, вглубь погреба. На них и других детей посыпалась труха, доски, балки и куски провалившейся крыши. В ушах звенело, в рот и глаза набилось пыли, но никто серьезно не пострадал. Дети, понимая, что даже в обвалившемся льохе7 не так страшно, как снаружи, только плотнее сбились в гурт, да заботливо стряхивали друг с дружки осыпающуюся вниз землю, вперемешку с опилками и соломой.
До самого вечера все вокруг гремело, стреляло и полыхало. Ближе к закату гром войны стал отступать за село, но взрослые, целиком занятые спасением того, что еще не до конца сгорело или разорвало снарядами, не торопились к погребу деда Бараненко. За окутывавшим все окрестности дымом темнело быстро и дети, сгрудившись в глубине выпустившего через пролом в крыше весь свой холод подвала, стали по очереди дремать. К моменту, когда вступила в свои права ночь, спали все.
Взрослые пришли за полночь. Видя, что земляной горб погреба ввалился внутрь, перепугались, стали звать детей. Те сонные, грязные, но слава богу целые стали выбираться сквозь завал наверх и с испугом смотреть на изможденные, перепачканные сажей лица дедушек, бабушек и мам.
Дед Моисей увидел Петра, подошел к нему и крепко обнял внука…
– Ото ж, унуча, – утирая слезы огромными ладонями, вздохнул он, – наделали, гады беды. У кого сарай, у кого хата, а кто и сам сгинул под бомбами. От так брат. Война. …А ты молодчина, Петрок. Як той сокіл всіх дітей крилами накрив, сберег…
