– Но вы же не предупреждали, – слабо подала голос Мышь, и Классука мрачно зыркнула на нее.
– Нас тоже никто не предупреждал. Мне этот тест нужен не больше, чем вам.
– Ты-то чего психуешь, отличница? – влезла Давалка, – все равно на пять напишешь.
Хвост отяжелел, как каменный, и вывалился из шарфа. Мышь оглянулась бы узнать, сколькие смотрят на них, но было слишком стыдно, и она только прижалась спиной к спинке стула.
– Достаем двойные листочки. У вас один урок.
И никого это как будто не смущало, никого не пугало до чертиков, до усрачки! Мышь взглянула на подсунутый Ботанкой бланк и поняла, что не видит задания, не видит вопросов, и все буквы и цифры смешались в непонятные химические формулы. Она всю ночь потратила на домашнее задание – его даже не проверят?
Пакет соскользнул с колен, скатился на пол с шорохом, и Мышь могла поклясться, что многие посмотрели в ее сторону с осуждением. Классука ушла – она всегда уходит, у нее всегда ее замдиректорские дела. А Мышь сделала вдох – но выдох не смогла. Если выдохнет – разрыдается, а хвост вырвется и придушит ее. Нет, ремень поможет удержаться равно – не горбись, будешь горбатая и уродливая – и она не сделает ни одной ошибки, потому что не имеет права. Потому что «все равно на пять напишешь» – и это правда. Это не конец света. Конец света наступит через 45 минут, когда прозвенит звонок.
Трель разнеслась по школе, но Классука не вернулась. Более того, многие продолжали писать, брали новые, дополнительные листы, строчили мелким почерком, советовались друг с другом, а Мышь смотрела на свой лист, в котором написано было гораздо меньше, скорее всего, неправильно, и понимала, что больше сделать ничего не может. Время истекало, оттикиваясь секундной стрелкой на больших дурацких часах, скоро перемена кончится, и Мышь не успеет ничего, ни-че-го! Заметив, что некоторые закончили и уже направляются к выходу, она поняла, что это ее последний шанс. Она вся сжалась, сделала выдох, рванула к выходу и ощутила, как почти рвется пополам: хвост впился в ножку стула, пытаясь остановить ее, вырывая дыхание вместе с частями тела.
– Ребят!
Хлесткий удар по щеке, но Мышь перехватила его у основания, и чувствуя, как от тяжести отваливается рука, как ноет рассеченная в кровь ладонь, сжала его за спиной до воя и красных пятен в глазах.
– А у меня объявление!
Она ожидала всеобщего внимания, но головы подняли только некоторые, и как-то вспомнилось, что она так и не дотерла грязь на брюках. А еще что у нее в центре лба плохо замазанный прыщ. Огромный отвратительный прыщ.
– У меня это… день… днюха.
Они все уже собирались уходить. С разных сторон раздалось недружное: «Поздравляю, с днюхой тебя, теперь ты на год ближе к смерти, круто», и Мышь должна была их остановить, но как?!
– И у меня маман веселая, придумала глупость, мне так стыдно, ха-ха-ха…
Она держала хвост так, что боль отдавала во всем теле, будто она в себе каждую мышцу зажала, будто саму свою суть. А они смотрели на нее, все, весь класс. И что это – отвращение? Презрение в их глазах?
– 11 «А», давайте поживее, у меня другой класс под дверью, – наконец заявилась Классука.
– Да, ладно, сейчас, мы… мы… – Мышь сделала вдох и вдруг застыла, чувствуя, как энергия и жизнь словно вытекают, вымываются из нее через ноги в пол, в землю, – я только хотела…
Железные щипцы вонзились под живот, сжали, вывернули, выкрутили, вырвали выдох, и это было бы болезненным облегчением, это было бы ответом на все сегодняшние перепады настроения, если бы Мышь этого сегодня ждала.
