– Брух.
– Угу. Хм. Я вроде нормально.
Странно. Где разбросанные полотенца, где разбитая посуда, где тот хаос, который должен был быть на кухне – Мышь помнила вчерашний вечер слабо, но это не значит, что она не помнила его вообще. Однако кухня выглядела, как обычно. Даже будто чище, чем обычно – плита больше не блестела жирным налетом, все чашки были вымыты, а ножи – сложены по размеру и выровнены по краю ручек…
Как же стыдно.
– Это хорошо, дочушка. Маленький хотел разбудить, но я сказала, что ты плохо себя чувствуешь.
Мышь подошла к Мамочке, обняла ее толстое тело, уткнулась в пахнущее Норой и увлажняющим кремом плечо. Она так злилась вчера…
– Что случилось, Мышоночка?
– Ничего. Прости.
– За что?
За то, что было вчера, за то, что чуть не случилось. Мамочка бы не пережила. А бедный Папа узнал бы, когда вернулся с работы. И Мелкий навсегда бы запомнил…
– Что на обед будешь?
– Уже обед?
– Ты долго спала.
А Мышь легла бы снова. Она проспала почти сутки, но не чувствовала себя выспавшейся. Нда. Организм такой же неблагодарный, как и она сама. Что там, под столом? Незамеченное и затерянное в банках на зиму? Она, наверное, столкнула их, когда брыкалась… хорошо, что у Мамочки больное сердце и она не залезает под стол, а то бы начались расспросы, чье, кто здесь был, что делал…
Боже, как же ей стыдно.
– Ма… там тебя Мелкий звал, кажется.
– Ой, сейчас-сейчас… а чего же я не слышала…
Она засуетилась, наспех вытерла руки и побежала к младшему ребенку так, будто ее сам Президент позвал. Мышь схватила пластиковый контейнер с пирожными, спрятала под футболку… разве она засыпала в футболке?.. Бросилась в коридор и сунула коробку меж курток. Раз сегодня – это завтра, значит, из Норы никто не пойдет – не в их правилах колобродить по выходным, особенно, в субботу, когда Папа отсыпается.
– Мышоночка, подойди, пожалуйста! Нет, Маленький, сам… – Мышь с опаской заглянула в комнату. Вроде ничего страшного: Мамочка стояла над этим недо-художником и гладила его по растрепанным волосам, – Ты уже взрослый, должен сам уметь. Давай, вот она.
Мышь опустилась на кровать. Простыни под ней были смяты – ее удерживали здесь силой, а потом Толстушка сидела рядом… черт знает сколько. Будто с ребенком.
Как же…
– Доченька, Маленький хотел тебя кое-о-чем попросить.
– Рановато ему еще списывать, – она брякнула, не подумав, не глядя на них даже, думая только о простынях и о том, что потом они все здесь были… кажется, сидели с ней втроем. Говорили. Наверное, это Ян вымыл плиту. А благодаря Хачу они ушли до того, как вернулась Мамочка. А Толстушка внимательно следила за хвостом…
Они подошли к Мыши вместе: Мелкий – куксясь, Мамочка – держа его за плечи. Будто собирались просить милостыню, Господи. Мышь провела рукой вверх и нащупала под подушкой чётки. Их здесь не было раньше. Лена положила. Знала, что для Мыши это важно.
Как стыдно…
– Мыша, ты ведь очень-очень умная, – начал брат, но Мамочка его поправила:
– Самая умная.
– Самая умная!
Не так стыдно, как ожидалось.
– И очень замечательная, – добавила Мамочка.
– Да…
– Чего нужно-то? – перебила их Мышь. Все эти слова ничего не значат, как не значили вчера, позавчера… никогда. Значение имеет только то, что ты делаешь.
А они ушли.
– Научи меня рисовать!
Мамочка шикнула:
– Папа спит!
Мелкий дернулся, втянул голову в плечи, как черепаха, но взгляда не отвел. Его эта детская упертость…
