Они улыбнулись друг другу как-то грустно и слишком понимающе. Руки Мыши сами нашли салфетку и разорвали пополам.
– А ты? – спросил Хач.
– Что, я?
– Почему ты?..
– Тагарчик, помолчи, – оборвала его Толстушка, – мы же договаривались.
– Прости. Взять тебе что-нибудь?
Почему они все пытаются ее угостить? Она что, выглядит настолько жалкой?
«Не забывай, что ты из бедной семьи, тупица. И в Столовку не ходишь, потому что денег нет. И свитера одни и те же из года в год носишь. Ты действительно жалкая».
– Лучше не надо, – сказал Хач.
– Что?
Он взглянул на Толстушку, будто спрашивая разрешения, и осторожно коснулся руки Мыши под столом. Та едва успела сдержаться, чтобы не одернуться и не вскрикнуть. Это неожиданно, и грубо, и!..
– Не надо. Потом хуже будет, – он высвободил из ее пальцев хвост, который она, как всегда, сжала изо всех сил, раздирая чешуёй ладонь.
– Куда уж хуже, – просипела Мышь.
– Я его так однажды сломал.
Хвост испуганно рванулся из их пальцев. Мышь хотела пошутить, потому что в незнакомую компанию проще всего влиться, заделавшись шутником. Но у нее никогда не получалось. Ей не нравилось шутить, тем более, что никакого веселья она сейчас не испытывала – только ужас.
– И как?
– Тяжело. Так что лучше отпусти. Боль не принесёт тебе ни счастья, ни покоя.
Мышь послушно разжала руку. Ну вот. Теперь эти двое смотрели на нее. Толстушка хоть пыталась делать вид, что пьет, а Хач откровенно пялился. Будто она больная. Будто какая-то… да ладно…
– Да просто он… он с утра вообще не двигался, а сейчас… вот, – Мышь виновато показала им этого урода, обвившегося вокруг запястья. Она чувствовала себя такой ничтожной, жалкой и…
«Ладно, с этим ты ничего не сможешь сделать, гад».
Она чувствовала себя понятой.
– Так часто после жгута, – сказала Толстушка, – это нормально. Он еще не понял, что произошло.
– Нужно выдохнуть.
– Выпить чаю. Возьми ей.
– Да ладно, я не…
Но Хач уже ушел. Жалкая. Жалкая. Мышь разорвала салфетку снова, на четыре неровные части. Жалкая, но понятая. Просто замечательно.
– А Ян где?
– Хороший вопрос, – Толстушка снова отпила свой кофе. Как они могут быть так спокойны? Почему их не трясет, почему они не психуют по любому поводу, если все в одинаковой ситуации? -Мы его уже давно отпустили к дяде.
Мышь вот, едва услышала это, уже готова разнервничаться.
– Хач уже весь изошелся.
– А ты?
Толстушка усмехнулась:
– А ты?
Мышь промолчала.
– Красивые четки, да? – заметила собеседница вдруг. Мышь опустила взгляд на свое запястье. И ладно. И подумаешь… – помню, как Ян их собирал. Тяжело было.
Мышь не подняла взгляда, рассматривая бордовые бусины. Толстушка, наверное, считает, что Мышь его недостойна, особенно после того, что было вчера. Ничего. Мышь тоже так считает.
– Лучше верни их. Мы тебе твои собственные соберем.
Мышь разорвала салфетку снова.
– Он мне сам подарил.
– Я знаю. Но если все пройдет не очень хорошо, ему они будут нужны.
– Зачем? Молиться?
Толстушка как-то странно посмотрела не нее, и в голове всплыли и крестик, и все те его слова про поиски Бога… она ведь совсем его не знает. Вот, Толстушка улыбается ей… но что она на самом деле чувствует? Ведь все, глядя на нее, видят одно и тоже: затюканную страшную зануду, будущее которой… будущее которой… а она его, наверное, любит.
Мышь схватила телефон.
– Я отвечу. Мамочка пишет.
– Конечно, – сказала Соперница. Мышь некоторое время пялилась на несколько печатных строчек, делая вид, что ей написали много, ой, как много, надо еще головой покачать, поцокать… вот бы сейчас пришел Ян и избавил их от внезапно возникшего неудобства, но, ладно, ни от чего бы он не избавил, только усугубил бы больше. Зачем он вообще отдал ей свои четки? Чтобы устроить это? Чтобы Соперница забрала их обратно?
