– Ну откуда тупик в Калтертоне? – вздыхала мама.
История забавная, но я в ней, честно говоря, на стороне натурщицы. Ничего не имею против птиц, однако мне интересны лишь пернатые крупной весовой категории. Наверняка в будущем – видимо, когда родители уже заведут себе другое хобби – мой скрытый орнитологический ген наконец проснется. Ну а пока птицы для меня – лишь пятнышки в вышине. Я не испытываю желания рвануть к ним туда или спустить их сюда.
– Не пора ли вам завести нового питомца? – часто спрашиваю я маму.
Она отвечает, что думала об этом, но ей не хочется беспорядка.
Я предлагаю собаку.
– Ой, нет. Слишком много мороки.
– Тогда козлика?
– У-у… Вряд ли. Они с папой начнут бодаться.
– А свинки? Свинки очень дружелюбные.
– Да. И можно забыть о поездках в отпуск.
Обычно мама благосклонно воспринимает мое предложение завести кота. Мы даже намечаем поездку в приют для животных, но она всегда передумывает.
– Не знаю… Может, попозже. Хочу жить в чистом доме.
У мамы откуда-то взялось дикое представление, будто маленький клочок шерсти и редкая рвота одного-единственного котика создают «грязь».
Мама видела, как выглядят мои ковры, если их три-четыре дня не пылесосить, поэтому я с удивлением слышу ее слова:
– Могу, если хочешь, забрать кого-нибудь из твоих котов. Они у тебя хоть ласковые. А из приюта не известно, кого принесешь.
Я отрицательно мотаю головой и удивляюсь маминой наивности. Неужели непонятно, что «ласковость» не была заложена в моих бандитах генетически? Я вырабатывал ее много лет, потакая кошачьим капризам. Без копченого лосося и под страшный грохот папиных шагов она мигом испарится.
– Что обсуждаете?
В кухню входит папа с голым торсом, в мешковатых штанах и с электрической зубной щеткой в одной руке. В другой руке у него пакет с личинками комара – корм для рыб, купленный в воскресенье на рынке. На ладонях шариковой ручкой нацарапан список дел: «СВАРИТЬ ПТИЦАМ ОВСЯНКИ», «ПОЗВОНИТЬ В УПРАВУ» и «КОМПОСТ?». Папа открывает рот, чтобы поучаствовать в нашем разговоре, но тут видит двух уток, приземлившихся в пруду.
– Ах, вы падлы такие! Опять воду баламутить! Шеи, к чертям, посворачиваю!
Он швыряет на кухонный стол жужжащую зубную щетку и бежит в сад.
Вскоре я иду за ним. Папа стоит у воды. Он нашел старую рубашку, забытую вчера во дворе, натянул ее на себя. Молодец. Шею уткам родитель не свернул – в глубине души он их любит, это все пустые угрозы. Но птиц папа испугал, и в сад вернулось спокойствие.
Его тут же нарушает лихой свист, которым папа обычно зовет рыб на обед. Я абсолютно уверен, что свист этот – плагиат, недоброкачественная копия звука, которым я подзываю своих котов. Зачем вообще свистеть рыбам? Однако я молчу и старательно изображаю интерес. Папа показывает мне сначала одного карпа кои – очень толстого, который съедает почти весь корм, – потом другого карпа кои – не такого толстого, но тоже весьма упитанного. Этот подбирает угощение, которое не заглотил толстый. Папа ложится на живот, свешивает голову через край пруда, любуется. Он явно ждет, чтобы я лег рядом. Как в детстве, когда мне было семь лет: мы тогда вместе соорудили пруд и запустили туда плавунцов, собранных на озере в конце дороги.
Над нашими головами что-то шумит, и папа резко переворачивается на спину.
– Ах ты ж черт! – кричит он, глядя в небеса. – Гляди! Канюк. Вот это да!
Я поднимаю взгляд и успеваю заметить огромную черную тень, стрелой мелькнувшую над домом. Выглядит невероятно. Такую птичку я вполне способен оценить, это вам не крошечные точки в вышине. Я подыскиваю слова, чтобы выразить свое изумление.
