– Чезаре не любит, когда мы берем в руки деньги, – сказал Берн. И после паузы добавил: – «Тогда один из двенадцати пошел к первосвященникам и сказал: что вы дадите мне, и я вам предам его? Они предложили ему тридцать сребреников».
– Что это значит?
Вместо ответа Берн скривил рот: получилась глумливая усмешка. Я заглянула в ведро. Лягушки пытались выскочить, но стенки были отвесные, и они с противным звуком шлепались друг на друга.
– Что ты с ними сделаешь?
– Выпущу.
– Если выпустишь – вечером они опять будут здесь. А Козимо травит их каустиком.
Берн с вызовом поднял на меня глаза:
– Вот увидишь, я отнесу их так далеко, что они не вернутся.
Я пожала плечами:
– Все равно я не понимаю, зачем ты делаешь эту мерзкую работу, если даже денег за нее не берешь.
– Это мое наказание.
– Наказание за что?
– За то, что пользовался вашим бассейном без разрешения.
– По-моему, вы за это уже извинились.
– Чезаре решил, что мы должны найти способ это компенсировать. Просто раньше не было случая – из-за дождей.
Лягушки в бассейне разбегались во все стороны. Но он терпеливо отлавливал их сачком.
– Кто такой Чезаре?
– Отец Николы.
– А разве он и не твой отец?
Берн покачал головой:
– Он мой дядя.
– Значит, Никола – твой двоюродный брат.
– Тонко подмечено.
– А Томмазо? Он-то, по крайней мере, твой брат?
И снова Берн покачал головой. А ведь когда они приходили к нам втроем, Никола сказал: «наши родители». Нарочно напускает туману, подумала я и решила испортить ему это удовольствие.
– Как синяк у Томмазо? – спросила я.
– Болит, если поднять руку. Но Флориана каждый вечер ставит ему компрессы из медового уксуса.
Неспроста он упомянул эту Флориану, подумала я опять. Если бы я спросила, кто это такая, он снова оставил бы меня в неведении.
– Так или иначе, ты, по-моему, был неправ, – сказала я. – Это не мой папа бросил в него камень. Скорее всего, это сделал Козимо.
Но Берн, казалось, снова целиком сосредоточился на вылавливании лягушек из бассейна. Он был босиком, в брюках, которые когда-то были синего цвета. Вдруг он сказал:
– Ты бессовестная.
– Что?
– Ты свалила вину на синьора Козимо, чтобы обелить своего отца. Вряд ли вы так много ему платите, чтобы дело стоило того.
Еще одна лягушка шлепнулась в ведро. Всего их там было, наверное, штук двадцать, не меньше, от ужаса животы у них то раздувались, то сдувались. В стороне лежали несколько дохлых.
– Странная у тебя манера разговаривать, – заметила я.
Мне хотелось как-то сгладить впечатление от этой неуклюжей лжи, и я спросила:
– Почему твои друзья не пришли?
– Потому что это была моя идея – прийти к вам в бассейн.
– У меня был одноклассник, которому нравилось брать на себя вину за все что угодно. Однажды он попытался обвинить себя в том, что другой мальчик списал у него контрольную. Но учительница все поняла и записала ему в дневник замечание. Он чуть не расплакался. Он вообще плакал из-за каждого пустяка.
Берн не ответил, но едва заметно дернул головой; я поняла, что эта история его заинтересовала. Секунду помолчав, он спросил:
– И что с ним случилось из-за этого замечания?
– В каком смысле «что случилось»?
– Ладно. Забудь.
Я потрогала свои волосы, они были горячие. Солнце Специале поджаривало все. Однажды я оставила на перилах балкона кусок мыла, и к вечеру он растаял. Мне хотелось опустить руку в воду и смочить волосы, но в бассейне еще оставались лягушки.
Берн выловил одну и поднес сачок ко мне:
