Очень мало.
Пальцев на руках хватит, чтобы их пересчитать.
Чаще, годам к тринадцати, а иногда и раньше, каждый мальчишка в Палермо успевал ощутить и распробовать восторг «прихода» и с нетерпением стремился к повторению.
Благо, ширка, варганящаяся на примусах отцами, а чаще матерями, всегда была под рукой.
А нет ширки – можно сожрать полстакана маковой соломы или пыхнуть косячок. Находящийся в «бейте» родитель, и не заметит пропажи.
Поколения «ширковаров» сменялись часто.
Очень часто.
Как правило, мужчины редко доживали до сорока.
Умирали они в страшных мучениях, гния заживо, вынимая из десен выпадающие зубы.
Но, разве юного бесшабашного «торчка» остановит смерть в далекий сороковник?
Сорок – уже пожил и нажился.
Кто думает о сорокалетии в пятнадцать?
И сыновья, к двадцати ставшие законченными наркоманами, занимали места отцов.
Женщины: жены, матери и дочери, не видевшие и не знавшие от самого рождения другой жизни, считали, что это и есть норма.
Что участь женщины – молчаливо сносить побои, убирать блевотину после пережравшего соломы торчка, на нюх определять качество плана и гнать самогон для себя.
Чувство самосохранения у женщин всегда более развито, и они выбирают меньше из зол.
Ну и, конечно, рожать детей. Желательно, как можно раньше. Пока папаши еще не успели необратимо деградировать от ширки, а мамаши не посадили печень самопальным бухлом.
***
Домишко Галины, бабы Гали – а именно так называли в Палермо всех женщин после тридцати: баба и имя; ничем не отличался от рядом стоящих.
Те же облупленные стены, сложенные из ракушняка, та же, крытая толем, часто протекающая в дожди, крыша, тот же покосившийся забор.
Разве что огородик был поухоженне, да у окна пытались выжить два куста сирени-дички.
Баба Галя схоронила мужа несколько лет тому назад.
«Слаб здоровьем» ей достался муженек. Окочурился после передоза, едва ему стукнуло тридцать. И оставил Галину одну с десятилетней дочерью Ларисой на руках.
Едва овдовев, Галина, автоматически, обрела статус «бабы». Да ей, двадцати семилетней женщине, в принципе, было все равно. Она ни на миг не пожалела о том, что родила в семнадцать от такого же, еще совсем молодого, юноши.
Молодость и нерастраченное здоровье обеспечили Лариске, дочери Галины, нормальное развитие, без патологий, с которыми так часто рождались дети поселка.
Но ничего другого жизнь в Палермо обеспечить Лариске не могла.
Баба Галя заметила, что ее дочь как-то подозрительно располнела, когда Лариска училась в девятом классе. Совсем недавно, отсидевшая по два года в третьем, пятом и седьмом классе, Лариска отметила совершеннолетие, что, впочем никак не отразилось ни на её характере, ни на мировоззрении.
Лариса отмахивалась от расспросов матери, отшучивалась, отговаривалась тем, что много ест и растолстела. Но когда весной девушка поснимала зимние одёжки, Галина поняла, что тревожиться и всплескивать руками уже поздно.
Летом баба Галя стала бабушкой.
Лариса родила дочь. Дала девочке гордое имя Виктория. Объясняла матери, что Виктория – означает Победа.
- И кого ж ты «победила»? – с ехидцей в голосе спрашивала Галина:
- Кто хоть отец, знаешь?
- Не твоего ума дело! – Лариса обижено надула губы: - Знаю, но никому не скажу!
Баба Галя забрала внучку и дочь из роддома.
Забрала и привезла в свой домишко.
Она вздыхала, глядя на внучку, словно видя заранее всю ее дальнейшую жизнь.
