Было частично темно, но пятна света здесь и там обнаруживали неодетые фигуры в разных позах, находящиеся на койках. Несколько пятен света были особенно ярки, и туда и оттуда в эти пятна и из них проникали фигурки в белых халатах.
– Я где?
– Вы в реанимации. Вы после операции, – ответил носик. – Пи́сать хотите?
– Ещё не понял…
Внезапно включились его уши… И возникла какофония голосов. Предсмертные хрипы, болезненный храп, как бы ночные крики совы, кашель, кашли… Звуки перекрикивали друг друга.
Он всё понял. Спокойного конца жизни не будет. Демоны, и плохие, и хорошие, ополчились на него, мстя за те тайны их, о которых он сумел догадаться. «Готовься к худшему, старик», – сказал он себе. «Будем готовы», – ответил себе.
Он себя не видел в этом мире темноты и светлых пятен, в мире кубизма и кривых зеркал, движущихся, как призраки на кладбище над могилами. Но выглядел он вот как:
Всклокоченный одной стороной седых волос слева и выбритый с правой стороны череп с тремя отверстиями в нем. Из черепа выходила пластиковая трубка, а по ней высасывалась гнилая кровь гематомы, ибо в крови плавал его мозг. Old punk – подумал он. Ещё он был в медицинских чулках и без трусов.
Он услышал дикие звуки и утопленные глубоко в звуках английские слова. В это время мимо как раз проскальзывала медсестра с расшлёпанным носиком.
– Если нужно, я могу перевести, я английский знаю, и французский знаю, и вообще все языки.
– Спасибо, у нас доктора говорят на иностранных.
Медсестра отошла.
«Боже мой! Я с ней флиртую! „Все языки!“ – неподражаемо. Из черепа через дренажное отверстие льётся гнилая кровь по трубке. Я без трусов. На мне медицинские высокие чулки, как на девке, свалившаяся на одно плечо концлагерная распашонка, а я флиртую. Я в реанимации, чёрт знает на кого похож, видимо, а я флиртую. О, велика ты, сила сексуальности! Час как с операционного стола. Здесь просто ад. Привезли старика, он даже век не может поднять, рот открыт, лежит в центре реанимационной палаты. А я флиртую».
Он улыбнулся в темноте. Потом расхохотался. Тотчас же из глубины этого срежиссированного мрачным каким-то замогильным режиссёром Могилом Серебренниковым появилась она, с расшлёпанным носиком.
– Вам утку дать?
– Не знаю.
– Держите.
– А как ею пользоваться?
– Горизонтально её и в отверстие суйте.
Он сунул безо всякого стеснения.
Демон среди демонов, бес среди бесов, и она – демон. Разве бесы стесняются?
– Не получается? – она естественно наклонилась, чтобы разглядеть.
– Нет, – сказал он, – пока нет, не получилось.
– Это потому, что вы не пили ничего, до операции же нельзя. А с утра вы пили?
– Кофе в шесть утра.
– Ну потом сможете.
Выпрямляясь, она поставила на место, спустила вниз свою грушевидную попу в комбинезончике, под халатом у неё был комбинезончик.
Англоязычная женщина задышала и вдруг завопила на неизвестном языке.
– Пить хочет. Но ей нельзя. Профессор сказал, что ни грамма.
– Все мы тут бесы, и вы, и они, и я.
– Да, – согласилась она, – бесы.
– Земля управляется огненными бесами, вы знаете.
– Да, – кротко согласилась она.
– Они держат в тайне от нас, кто мы и зачем нужны. Нам позволяют только те открытия, которые нас запутывают. А другие не позволяют. То, что кажется нам нашими открытиями, есть лишь то, что позволено бесами. Они не пузатые-волосатые, а сполохи энергии, вы знаете?
– Я знаю.
– Света, там старика нужно обмыть. Принесли.
