Читать онлайн Юлия Пушкарева - Бог бабочек

Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

В оформлении использована фотография:

© heckmannoleg / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru

Все персонажи, события и ситуации, описанные в романе, являются плодом художественного вымысла. Все возможные сходства и совпадения с реальными людьми, событиями и ситуациями – случайны.

«И предал я сердце моё тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это – томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь».

(Книга Екклесиаста)

«Я хочу, чтобы твоя власть надо мной была освящена законом, чтобы моя жизнь была в твоих руках, чтобы ничто в мире не могло меня защитить, спасти от тебя. О, какое огромное наслаждение было бы чувствовать, что я всецело завишу от твоего произвола, от твоего каприза, от одного мановения твоей руки!»

(Леопольд фон Захер-Мазох. Венера в мехах)

Это исповедь рабыни, записки рабыни, бессвязный рабский шёпот без исходов и без начал. Не больше, не меньше. Рабыня не ответственна за совпадение имён и событий с реальными. Не ответственна ни за что, кроме своих слов.

До Сотворения. Несколько лет назад

Холодно. Ломкий морозный воздух проползает в щели оконной рамы. Я сижу на кровати, стараясь держаться в тени. Кровать – лагерная и, следовательно, продавленная; ржавые пружины скрипят от любого движения на ней, что неимоверно меня смущает. Меня – в тот день семнадцатилетнюю, полноватую девушку в очках и чёрно-сером свитере. Комната слишком тесна даже для трёх-четырёх человек и весьма аскетична – опять же, в лагерном духе; и – в духе лагеря, где проходят региональные олимпиады школьников: помимо четырёх кроватей, шкафа и тумбочек, есть ещё настенные полки для книг. Пустые, почти бесполезные: из-за лекций, бесконечных мероприятий (порой, впрочем, довольно интересных – даже для крайне замкнутых и замученно-заученных девочек вроде меня) и, собственно, самих олимпиад здесь вряд ли хоть у кого-то остаётся время для чтения. У меня остаётся – но только на школьную программу: скоро выпускные экзамены, и, честолюбиво собирая лавры на олимпиадах, я всё же боюсь отстать. Прозвище «Профессор» не случайно прилипло ко мне в том же лагере, годом раньше.

Ныне стратегическая цель – заключительный этап по литературе (в обиходе «всерос») и – вновь – призовое или победное место по русскому языку. Гонка честолюбий. В прошлом году я привезла своей классной руководительнице – саркастичной, уставшей от жизни женщине с чересчур ярким макияжем и грубыми чертами лица – и второе место в регионе по русскому, и пресловутую победу по литературе, но после поздравлений услышала нечто вроде: «Жаль, что всё же не до Москвы. Ты могла бы, Юля». «Ты могла бы, Юля», – повторила я себе – и приступила к подготовке. «Подросток» Достоевского был временно отложен, как и очередная фэнтези-история, неспешно расцветающая в толстой тетради А4. Сами победные места были не так важны мне, как возможность снова оказаться в том лагере, в его душевной интеллектуальности, среди весёлых и юных лиц, среди чужих надежд и влюблённостей.

Чужих – потому что всё это мало меня касалось. Я всегда была за чертой, вовне, но мне нравилось наблюдать, слушать и писать. Писать – особенно. Это неспешно становилось манией: я рвалась к своим тетрадям, как одинокая женщина рвётся вечерами к бокалу вина – сдержанно, но со скрытой страстью. Я слышала песни других миров и видела судьбы, сплетающиеся на карте с чернильными реками и холмами.

Я жила в коконе. Я ещё не знала тебя.

В тот день, в послеобеденное свободное время, я сидела с учебником алгебры – что-то о производных – и тщетно пыталась сосредоточиться, не отвлекаясь на щебетанье соседок. А потом – потом просто открылась дверь (сейчас я не помню сам момент, так что резоннее написать «просто открылась», не правда ли? память – странная штука), и Лера Карпова – как всегда, улыбающаяся, с огнистыми золотыми волосами, стянутыми в хвост-комету, – вошла вместе с тобой.

Ты не произвёл на меня впечатления.

Ни плохого, ни хорошего – просто никакого. Обычный парень, каких в городе тысячи; в толстовке и джинсах. В толпе я прошла бы мимо, отстранённо глядя в асфальт. Довольно симпатичный – наверное: стесняюсь приглядываться. Выглядит, как старшеклассник или студент. Может быть, любит футбол, или играет на гитаре, или увлекается историей – что угодно, сразу не прочтёшь. Может быть, мечтает об университете в Т., как и я – как многие здесь; может быть, нет. Смотрит так, будто извиняется за то, что пришёл. Это мне импонирует.

Опускаю глаза в учебник. Друг Леры, о котором она рассказывала. Приехал на олимпиаду по информатике, увлекается программированием. Что ж, всё в порядке – но в целом это не имеет ко мне отношения, и лучше бы ей предупредить заранее, что она его приведёт. В воздухе сгущается неловкость.

– …так и зачем вообще тогда сравнивать эти баллы, если… – вход в комнату застаёт тебя на полуфразе; ты смущённо улыбаешься (один уголок губ поднимается чуть выше другого) и машешь рукой – намеренно неуклюже, забавно подчёркивая свою нерешительность. – Привет!

– Привет! – говорю это в унисон с Машей и Надей; они смотрят на тебя в вопросительном любопытстве. Надя поправляет юбку.

– Девочки, это Дима. – (Лера разводит руками, словно извиняясь: ну, не могла же я не пустить). – Мы посидим тут до концерта, ничего страшного?.. Дим, это Маша. Только даже в шутку не говори «Мария» – она это очень не любит… Надя. Юля.

– Очень приятно! – серьёзно говоришь ты, изобразив полупоклон. Ты сильно картавишь – так, что между «п» и «и» в «приятно» будто возникает рыхлый стог сена, в который хочется уютно упасть. Смотришь на всех вместе, и потом – на каждую из нас. У тебя лёгкий и ненавязчивый взгляд, но есть в нём что-то странное – пока не могу понять, что. Лукавое, хищное, хитроватое?.. Не то. – Девушки, извините, пожалуйста, если побеспокоил. Если кому-то из вас моё присутствие помешает, так и скажите – и я уйду, не обижусь вообще-вообще. Понимаю, что я довольно невежливо пришёл, без приглашения и… всё такое.

Маша и Надя переглядываются, удивлённые такой галантностью; Маша пожимает плечами.

– Да нет, вроде бы всё в порядке. Ты присаживайся.

– Тебе тоже не помешаю? – переводишь взгляд на меня, кивнув на учебник алгебры. Из вежливости улыбаюсь в ответ и закрываю учебник. Да простят меня производные.

– Нет, всё хорошо.

Ты садишься на кровать Леры, между нею и Надей; Надя краснеет ещё сильнее – она вообще краснеет «пожаристо», одной вспышкой от ключиц до бровей. Мысленно мне почему-то хочется называть её Наденькой – в ней много наивно-детского: дюжина заколочек, сердечки в никнеймах, розовые блокноты с пандами и котятами. Когда вечерами она звонит своему парню – покрытому татуировками амбалу из строительного техникума, – то зовёт его исключительно «заинькой» или «лапой». Она милая, стеснительная и, пожалуй, не очень умная – на местном фоне, среди областной интеллектуальной элиты от шестнадцати до восемнадцати. Она не то чтобы не нравится мне, но и никакого интереса не вызывает; я знаю, что не смогу сблизиться с ней так, как в прошлом году – здесь же – сблизилась с Машей Чулковой. Маша смотрит на тебя с пытливым интересом, близоруко прищурившись (она не носит очки, вопреки зрению минус восемь – я, со своими минус шестью, могу представить, как это мучительно); её, как и меня, отличает лёгкое недоверие к незнакомым парням.

В тот день я ещё не знаю, что пришёл ты не столько за компанию с Лерой, сколько ради охоты на Наденьку. Узнаю годы спустя.

Несмотря на подчёркнутую скованность и извинительность в речи, садишься ты расслабленно – быстро забрасываешь ногу на ногу (щиколоткой, с красивой небрежностью) и откидываешься к стене. Бегло оглядевшись, произносишь:

– У вас комната попросторнее нашей. Я вот сколько ни хожу, ни сравниваю – есть уже ощущение, что у нас самая тесная в корпусе! Знаете, в длину примерно от двери и вот дотуда. – (Рукой показываешь, докуда именно; у тебя очень живая, тщательно подогнанная под слова жестикуляция). – Представьте? И ещё шкаф больше вашего. Вам вообще повезло.

Ну что ж, неплохой способ завязать разговор в незнакомой компании, отмечаю я. Неплохой, хоть и банальный: всё наглядно, просто и настраивает на сочувствующий ответ.

Я не знаю, почему думаю об этом. Мне часто хочется осмыслять подобные мелочи – это почти так же увлекательно, как писать анализ стихотворения или рассказа.

А рядом с тобой осмыслять их почему-то очень… естественно? Я странно себя чувствую.

– В тесноте, да не в обиде, – улыбаясь, говорит Наденька. Ты игриво улыбаешься в ответ. Почему-то мне чуть неприятно от этой игривости.

– В целом-то да, да и бываем мы там не то чтобы подолгу. Но вчетвером – вообще не развернуться, тесно капец… Ничего, что я слова вроде «капец» использую? Извините, если вдруг кому-то неприятно такое слышать.

Покаянно прикладываешь руку к груди; сначала мне кажется, что ты шутишь, но твоё лицо вновь становится серьёзным. Оно меняется мгновенно – так быстро, что трудно отследить игру выражений, рыхлые границы между ними; рыхлые, как твоё «р». Поток.

– Да всё нормально вроде… Все люди, все человеки, – усмехается Маша.

– И что такого уж ужасного в слове «капец»? Опять ты, Дима, перебарщиваешь, – говорит Лера почти хором с ней.

– Уточняю только потому, что вы литераторы. Значит, наверное, очень внимательно относитесь к языку. – (Обводишь всех вопросительным взглядом – видимо, предчувствуя, что удачно нащупал тему). – Нет? Так это глупые стереотипы – что вы всегда поправляете и так далее?

– Ну, исправлять ошибки в речи – это одно, а ругаться за такие безобидные слова – другое. – (Лера поднимает палец – она вообще очень здравомыслящая и рассудительная – и улыбается тебе без доли кокетства, в отличие от Наденьки). – Ты же не матерился.

– А что, если бы сматерился – то всё, конченый я человек, да? Нечего со мной и разговаривать: безнадёга? – (Приподнимаешь брови и выглядишь опечаленным до комичности; Лера и Наденька смеются, Маша и я улыбаемся). – Просто, если честно, на самом-то деле я и матерюсь. Ну, Лера знает. Хоть и приехал вот на олимпиаду, но всё равно – быдло я лештинское, как ни крути!

– Лештинское? Ты из Лешты? – интересуется Маша.

Поднимаешь над головой руки, сплетаешь пальцы в замок и потрясаешь ими, как ликующий болельщик.

– Из Лешты. Лучший город на земле! Культурный, промышленный и ещё не знаю какой центр региона!.. Вот подставьте вместо всех этих слов противоположности – ант… Боюсь ошибиться в термине, а то вы, литераторы, залошите меня. Антонимы же, правильно? Слова с противоположным значением?

– Да-да, всё правильно, – кивает Лера.

– У нас тут один эксперт в языке. – (Маша улыбается мне. Сердце начинает биться чаще: вот чёрт, придётся вступать в дискуссию). – Антонимы же, Юль?

Вздыхаю.

– Антонимы, да. Но тут, по-моему, и ошибиться нестрашно: в контексте всё равно понятно, что ты имеешь в виду.

– В контексте… – повторяешь, будто смакуя слово; смотришь на меня в упор, и мне это совсем не нравится. Ухмыльнувшись, встряхиваешь головой. – Та-ак, я уже понял, что мне, как быдлу, будет непросто! Но – правда – рад такой тренировочке. – (Общий смех). – Так вот, подставьте антонимы – и получите правду про Лешту. Вот если представить большую, унылую, серую свалку, где из ярких пятен только пивнухи, – это она. Никогда не приезжайте туда, если там ещё не были!