– Да, конечно, – поспешил ретироваться Агеев, однако тут же задал еще один вопрос: – А вы что, знаете этого Ослика?
– Не знала и знать не хочу!
– Так в чем же дело?
– Зато наслышана о нем много. Она явно не хотела разговаривать на эту тему, впрочем, Агеев и не настаивал. Даже из того, что он услышал и что проскользнуло в словах обиженной насмерть Вики, можно было догадаться, что конкретно связывает Пианиста и Ослика.
– Хорошо, Нина, не будем об этом. Однако убедительная к вам просьба: вдруг проклюнется Дима, тут же позвоните его маме. У вас есть ее телефон?
– Домашний.
– Этого, думаю, достаточно.
– Но и вы тоже, – заспешила она. – Если вдруг Дима…
– Непременно-обязательно.
Глубоко вздохнув и со свистом выдохнув воздух, Агеев, будто он только что разгрузил бортовую машину с мукой, шевельнул плечами, по привычке почесал мобильником кончик носа, после чего поднялся из кресла и прошел в дальний кабинет офиса, где также пытался дозвониться до своих клиентов Голованов.
– Ну что, есть что-нибудь? – поинтересовался Агеев, дождавшись, пока Голованов закончит очередной разговор.
– Глухо. Никто ничего. А у тебя?
– Вроде бы что-то наклюнулось. – И он вкратце пересказал свой разговор с подружками Чудецкого.
– Любопытно. Даже очень, – задумчиво протянул Голованов, с уважением покосившись на друга. – И как ты думаешь, что мы с этого имеем?
– Чего имеем, спрашиваешь? – хмыкнул Агеев. – Да то имеем, что мы вышли на пушера,[1] который снабжал нашего мальчика наркотой. Если, конечно, нюх мне не изменяет.
– Похоже, – согласился Голованов. – А дабы у нас с тобой не было сомнений… Врубаешься?
– Яснее некуда. Следующий телефонный звонок, который сделал Агеев, был Стакану, телефон которого был так же аккуратно записан в гроссбух Чудецкого. Голованов сидел напротив.
– Стакан? – немного грубовато и в то же время с заискивающей интонацией в голосе уточнил Агеев, когда его мобильник откликнулся хамовато-барственным баском: «На проводе. Говори».
– Кому Стакан, а кому и Виктор Палыч.
– В таком случае извиняй. Но именно так…
– Ладно каяться, – буркнул в трубку Стакан, пребывающий, судя по всему, в прекрасном расположении духа. – Чего хороших людей тревожишь?
«Ах ты ж гаденыш! – не мог не восхититься его самомнением Агеев. – Хороший человек, мать твою…» Однако надо было завершать отработку роли, и он все с той же интонацией заискивания произнес негромко:
– Слыхал, будто темой владеешь, крутой темой,[2] так вот прикупить бы. – И замолчал, настороженно вслушиваясь во мхатовскую паузу, которой могла бы позавидовать добрая половина заслуженных артистов театра и кино.
– Ты, дядя, того… ни с кем меня не спутал? – наконец-то разорвал паузу Стакан. – Тема… темой те владеют, кто на рынке за прилавком стоит. А я, дядя, на том рынке только мясо покупаю.
– Знаю, – с непомерной грустью в голосе отозвался Агеев. – И рынок тот знаю, да доверия к нему больше нету.
– Чего так? – явно заинтересовался Стакан.
– А то ты сам не знаешь. Бессовестный народ на базаре пошел, беспонтовку[3] вместо настоящей литературы частенько вкатывают. Соберешься в свободную минуту хорошую книжку[4] почитать, а тут тебе, голубку дерганому…
– Что, бывало? – хмыкнул Стакан.
– Иначе бы тебе не звонил. На прошлой неделе прикупил у человечка на рынке мацанки,[5] собрался уж было губенки раскатать, а оно…
– Что, не торкнуло? – неизвестно чему гоготнул Стакан, весело и радостно.
