Джимми – рослый тридцатилетний детина с копной белокурых волос в стареньких поношенных джинсах и кожаной куртке, видавшей виды, в ответ на мои слова энергично закивал и улыбнулся:
– Хорошо, мадемуазель, будет сделано. Да Вы особо не бойтесь. С Джимом Паркинсом ещё никто не попадал в переделки.
Действительно, в переделку мы не попали благодаря тому, что грузовик, мчавшийся навстречу, свернул влево в направлении Ведж-виллидж – небольшого селения, жители которого, в основном, занимались выращиванием лошадей на продажу. Чтобы летнее Солнце не ослепило меня, я надвинула на лицо свою широкополую шляпу.
Встречающих оказалось так много, что я вскоре совсем затерялась в этой многоликой толпе. И это неслучайно, потому что, во-первых, Сент Луис считался центрельным городом, во-вторых, после начала войны сотни потерявших основную часть имущества иностранцев спасались бегством из Европы. Одни из них навсегда уезжали к своим родственникам в США, другие, а это были чаще евреи и просто отчаявшиеся люди, покидали оккупированные фашистами территории Франции, Австрии, Германии, Венгрии, Чехии, чтобы обосноваться в свободной Америке и здесь попытать своё счастье, снова благодаря честному труду нажить себе приличное состояние, обеспечив таким образом своим семьям дальнейшее безбедное существование.
Я шла, оглядываясь вдоль по перрону, всматривалась в лица прохожих и не могла до сих пор поверить, что одним из них окажется Бертран. Тот самый Бертран, который писал романтические стихи, посвящённые моей сестре.
«Я никогда не найду Бертрана в этой многолюдной массе, – с ужасом подумала я и остановилась посреди привокзальной площади, отчаявшись окончательно, – Только что я скажу бабушке, если она увидит, что я возвращусь одна без него?»
– Лилиан! Стой! – кто-то коснулся моего плеча сзади так осторожно, что я едва почувствовала это прикосновение.
Я обернулась, передо мной стоял молодой человек лет двадцати в галифе болотного цвета, кожаной куртке и военной фуражке ВВС Франции. Он был строен, подтянут с улыбкой на свежем лице. В немного раскосых зелёных глазах притаился огонёк интереса к жизни, прямые русые волосы едва выставлялись из-под фуражки. Я с трудом узнала в нём Бертрана.
– Боже мой, Бертран, ты ли это!
Он улыбнулся своей белозубой улыбкой на голливудский манер. Нет, это был совсем не тот Бертран, которого я знала. Тот Бертран являлся мягкой романтичной натурой стеснительной и слишком застенчивой, этот был совсем другим человеком – отчуждённым, несколько жёстким и таким, как все. Он очень долго всматривался в меня, и я смутилась от слишком пристального взгляда его зелёных глаз. Затем поставил два чемодана на асфальт, протянул мне руки. Мы обнялись, но совсем не так, как обнимаются брат и сестра. Нет, я ощутила в этих объятьях нечто большее, и это ещё сильнее смутило меня. Между Бертраном и мной, какие бы мы не играли роли, стояла тень Сесилии. Должно быть, он понял моё смятение и отошёл, но продолжал всё так же улыбаться, как раньше.
– Ты сильно изменилась, Лили, – сказал он, – Ты стала совсем другой.
– Другой?
Я пожала плечами:
– И как ты находишь мой новый образ?
Бертран сощурился:
– Неужели ты ещё не научилась угадывать по взглядам мужчин?
Я мотнула головой.
– Не-а.
– И в этом нет ничего удивительного, ведь ты живёшь в таком захолустье. Ничего, на днях я свожу тебя в клуб, и ты услышишь голос Эдит Пиаф – настоящий сильный голос, а потом я прокачу тебя на самолёте, ведь я уверен, ты ещё никогда не взмывала в небо и не испытывала чувство величия, когда вдруг ты отрываешься от земли и гордо паришь над её просторами, оставаясь хоть на какое-то время не властным ей.
