Августина открывает вложенный в книгу блокнот в красном переплёте и начинает читать:
…На море парус уплывает
Среди глубоких сизых волн,
Твоя душа мою не знает,
Мир мой давно тобою полн.
.
Я словно парус одинокий,
Всё так же уплываю вдаль.
И сон свой вижу синеокий,
В котором только лишь печаль.
.
А в сердце тает невидимкой
Давно забытая любовь.
То ускользнёт прозрачной дымкой
Или появится вдруг вновь.
.
Я скован накрепко цепями,
Прибит к тебе, к твоим глазам,
Я задарил тебя цветами,
Я путь открыл твоим слезам.
.
Однажды сброшу я оковы,
Ведь мне свобода дорога,
Мне жизнь не кажется суровой,
Вдали синеют берега….
Я уплыву к ним….
В порыве я обнимаю Августину и шепчу ей:
– Бертран написал очень грустные стихи. Если б я могла, я бы умерла, чтобы никогда никогда не страдать.
– Надо продолжать жить, Лилиан, – говорит служанка, – во имя любви, как это делали когда-то твои предки. Благодаря им ты живёшь сейчас. Если однажды тебе покажется невыносимым оставаться здесь на земле, вспомни мои слова, и никогда не думай о смерти, её и так слишком много вокруг.
… – Братья и сёстры, дарите друг другу истинные моменты радости, любви и понимания. Однажды вы вдруг поймёте, что, несмотря на потери, сердца ваши тянутся к любви. Она таится всюду: в распускающемся на заре цветке, в улыбке матери, в плаче младенца, в дуновении ветра. Вся земля дышит любовью. Однако, несмотря на это, смерть преследует нас повсюду. Она уводит в небытие наших близких, она притаилась в потаённых уголках наших страхов, она пытается раздавить нас.
Отец Антуан сегодня в белой торжественной сутане, украшенной жемчугом. Он молод, он красив. Заиграл орган. Это – Вольфганг, старый немец, он хорошо играет. На глазах Мари проступили слёзы. Они падают на букет незабудок, которые она сжимает в своих руках.
Я не могу смотреть на человека, лежащего в гробу, это не мой отец, ибо он бледен и нем, смерть до неузнаваемости изменила его внешность.
Он всегда был весёлым, возил нас на пикники на лоне природы, рассказывал много историй про цветы. В гробу же лежал совсем другой человек в строгом чёрном костюме и гладкими зачёсанными назад волосами. Как была права Августина, говоря, что нельзя никогда думать о смерти, что она и так рядом с нами, она среди нас. Да, да, она рядом, в глазах мамы, Бертрнана, Розы, Сесилии, Генри и даже Мари. Смерти нет никакого дела до плачущей маленькой слепой Берты, оставшейся среди игрушек в колыбели. Смерть засыпает дубовые гробы землёй, а затем на их месте вырастают пустынные холмики и мраморные надгробия с надписью «Здесь жил такой-то». И возле этих надгробий сидят одинокие жёны и матери усопших и долго разговаривают с ними, веря, что будут услышаны.
Заплаканная Сесилия убегает вдаль, я вижу, как на ветру мелькает её белый шарф.
– Сеси! Сеси! Куда ты? Подожди!
Садовник Ганс и недоумённые гости глядят мне вслед, но я не обращаю на них внимания, я бегу за белым шарфом на шее Сесилии.
Она закрылась в своей комнате и вышла только тогда, когда я попросила её об этом. Мне бросилась в глаза её поразительная бледность, отсутствующий взгляд карих глаз. Мы обнялись, как два дня назад, когда узнали о смерти отца, и это было нашей маленькой тайной. Я словно прощалась с нею. Прощалась?
– Лили, я ухожу в монастырь, – сказала Сесилия, когда наши объятья разъединились.
– В монастырь? А как же Бертран? Ведь он же… ведь он же любит тебя.
