Затем провал.
Коля почему-то стоит на сцене и поет песню «Вдруг, как в сказке, скрипнула дверь»:
Военком в тишине постучался в двери.
Неужель ты ко мне? Верю и не верю.
Он повесткой махнул и сказал мне: «Милый,
Сколько зим, сколько лет! Где тебя носило?»
Вдруг, как в сказке, скрипнула дверь,
Все мне ясно стало теперь.
Сколько лет я спорил с судьбой,
Чтобы не встречаться с тобой!
Шел я лесом, плыл за моря,
Только это, видимо, зря,
Зря косил я, прятался зря,
Все напрасно было!..
Да не просто поет Лавочкин! К нему и военком выходит с повесткой, и какие-то люди спешат: кто кирзовые сапоги на шею вешает, кто китель участливо на плечи накидывает, один сует автомат в руки, другой фуражку нахлобучивает… Сильно удивляется Коля и…
Снова провал.
Парень осознает себя солдатом, но служит не в ракетном полку под Москвой, а где-то далеко, среди снегов, на секретном ядерном полигоне. Носит свинцовые трусы, спит в противогазе, но ничего не помогает. Садится письмо писать: «Дорогие папа и мама! Я живу хорошо, просто замечательно. У меня все есть. Я по вам очень скучаю. А здоровье мое не очень: то лапы ломит, то хвост отваливается. А на днях я линять начал. Старая шерсть с меня сыплется, хоть в казарму не заходи, зато новая растет чистая, шелковистая. Так что лохматость у меня повысилась. До свидания. Ваш сын дядя Шлюпфриг»[14]. Срывает Лавочкин противогаз, бежит к зеркалу, а там отражается пес. В башмаках.
Опять провал.
Коля чувствует себя Колей, но не Лавочкиным, а Герасимовым, учеником шестого «б» класса. Лежит он на полу заброшенного дома, побитый и несчастный, потом доползает до подоконника и кричит из последних сил: «Алиса! Они меня пытали, но я ничего не сказал!..» А внизу стоит она в форме советской школьницы. Чуть вздернутый носик, огромные обиженные глаза, круглое личико с ямочками на розовых щечках… И – слеза течет единственная. А сама отвечает укоризненно: «Какая Алиса, Николас? Эльза я, Эльза! Поматросил, стало быть, и бросил? Эх, мужики!..»
Парню стало стыдно, и он проснулся.
Уже рассвело. Палваныч сидел на кровати и насмешливо таращился на Лавочкина:
– Слышь, рядовой, а кто эта твоя Алиса, про которую ты так кричал? Подружка, типа?
– Секс-символ восьмидесятых, – буркнул Коля, накрываясь с головой одеялом.
В комнату заглянул Всезнайгель:
– Господа, пора вставать! А это что за ящики?
– Я вчера по ошибке наколдовал, – голос Лавочкина прозвучал глухо.
– С чем они?
– Это, товарищ маг, боевые припасы к автомату Калашникова, – авторитетно заявил прапорщик Дубовых. – Сам автомат вот он – на стуле. Он представляет собой огнестрельное оружие с высокой скорострельностью. Поражает живую силу противника на расстоянии… э… на большом расстоянии.
– А вы не могли бы продемонстрировать? – спросил Тилль.
Коля вылез из-под одеяла:
– Сейчас я оденусь и спущусь во двор. Мне пришла в голову отличная мысль: автомат можно использовать в войне против моих клонов.
– Клонов?
– Ну, солдат, похожих на меня.
– Ага, если солдат не похож на вас, то автомат не действует?
Парень скривился:
– Похоже, к вам вернулось ваше своеобразное чувство юмора.
Палваныч умело вскрыл цинк и сноровисто набил патронами рожок. Второй (а в караул выдавали два) не стал.
– Чтобы не тратить драгоценный припас, – пояснил прапорщик.
Во внутреннем дворике россиян уже ждали Всезнайгель, Хайнц и графиня Страхолюдлих. У Дубовых застучало сердце. Хельга была обворожительна: изящное темно-синее платье, песцовый полушубок, длинные смоляные волосы, на которые падали редкие снежинки. Даже ее бледность казалась особенно привлекательной на фоне снега. Муза прапорщика Колю не вдохновляла. «Готичненько», – отметил парень и занялся осмотром двора. Каменный мешок, да и только. Несколько деревянных столбов, ворота стойла и в дальнем углу колода для разделки мяса.
