И в тот день, и позже Стивен наблюдал за Берарами, пытаясь понять, какую роль играют они в жизни Азеров. Если вечер выдавался теплым, они впятером сидели в плетеных креслах на веранде дома, вдыхая ароматы жимолости и жасмина, пучки которых были подвешены к рамам выходящих во двор окон. Берар в больших черных ботинках и чопорном жилете с дьявольским мастерством дирижировал своим небольшим оркестром, оставляя, впрочем, исполнение основной партии за собой. Он был крупным авторитетом по знатным семействам и мог подолгу распространяться о вкладе, внесенном такими людьми, как Селье, Лорандо или де Морвили, в процветание и общественную жизнь города. Многочисленными обиняками он давал понять, что его собственная семья была близка к де Морвилям, но формализовать эту близость помешало недостаточно почтительное поведение одного из Бераров, ярого бонапартиста. Сокрушаясь по поводу заблуждений своего пращура, Берар одновременно критиковал присущую парижанам склонность к раболепству перед титулами, из чего вытекало, что незадачливый Бераров предок, упорно цеплявшийся за свой провинциализм, был образцом добродетели и такта, выгодно отличавших его от пронырливых парижан. Он представал человеком и стойким, и утонченным, а его потомки, унаследовавшие эти похвальные черты, тем самым без каких-либо усилий со своей стороны усвоили самые возвышенные манеры.
Вот так время и шло. Наверное, полагал Стивен, это не худший способ коротать тихие вечера, однако его он заставлял испытывать жгучее разочарование. Стивен недоумевал, как мадам Азер удается терпеть все это.
Она была единственной, кто оставлял без внимания подсказки и понукания Берара. Когда он приглашал ее принять участие в разговоре, мадам Азер произносила два-три слова, зато могла вдруг по собственной инициативе заговорить на тему, выбранную ею самой. Берару, никуда не денешься, приходилось прерывать ее. Он извинялся легким наклоном головы, однако лишь несколько минут погодя – после того как беседа устремлялась по угодному ему, Берару, руслу. Мадам Азер встречала его запоздалое извинение легким пожатием плеч или улыбкой, словно давая понять: то, что она собиралась сказать, было не столь уж и важным.
Присутствие тети Элизы было особенно на руку Берару – ее религиозное рвение придавало более возвышенный характер любому разговору. Приобретенная тетей Элизой репутация женщины терпеливой и благочестивой основывалась на долгом вдовстве и хранившейся в ее спальне в доме Бераров большой коллекции молитвенников, распятий и собранных в паломничествах святынь. Зияющий чернотой рот и резкий голос тети Элизы создавали впечатление, что она носит в себе грозную духовную истину, гласящую: подлинную веру надлежит искать не в бледном лице отшельника, но в исковерканных жизнях людей, которым пришлось бороться за существование. Временами ее смех выглядел скорее непристойно полнокровным, чем благочестивым, но тем не менее тетя Элиза, без конца апеллируя к святым, частенько огорошивала своих слушателей именами великомучеников времен становления ранней церкви в Малой Азии.
– В следующее воскресенье, после полудня, я предполагаю поплавать на лодке по водным садам, – сообщил Берар. – Не желаете присоединиться?
Азер с воодушевлением согласился. Тетя Элиза сказала, что она старовата для лодочных прогулок, и уточнила, что воскресенье – не самый подходящий день для потворства своим прихотям.
