– Так надо. Распоряжение сверху. Отдохни, выспись до утра. А завтра я тебя кое с кем познакомлю.
Утром следующего дня после завтрака, накрытого прямо в боксе, за Андреем зашел Евгений Петрович и повел его с собой через путанный лабиринт комнат и этажей. Пройдя длинный коридор без окон и дверей, они уперлись в закрытую металлическую дверь без ручки. Евгений Петрович нажал кнопку, дверь отворил щуплый подросток лет шестнадцати с дредами, весь в цветных татуировках, на ногах линялые рваные джинсы и кеды без шнурков, на груди растянутая футболка с большой надписью Heavy Metal.
– Познакомьтесь, – сказал Евгений Петрович.
– Это Андрей, твой новый подопечный. А это Вундеркинд. Оставляю вас наедине. Надеюсь, что сработаетесь. Как закончите, маякни мне, – кивнул он мальчишке.
– Новенький? – спросил мальчишка, с любопытством разглядывая Андрея.
– За что тебя вундеркиндом назвали? – спросил Андрей, с восхищением разглядывая большую комнату, куда привел его Евгений Петрович. Все стены комнаты были завешены разного формата цветными картинами, на которых расплывались, скручивались в восхитительные спирали, круги, разбивались на квадраты и треугольники затейливые цветные узоры, обладающие каким-то чудесным магнетизмом воздействия на психику. Их хотелось разглядывать, вглядываться в них, бродить взором по закрученным цветным лабиринтам. Андрей с трудом отвел от картин глаза и посмотрел на мальчугана.
– Прикалываются. Хотя я и вправду вундеркинд. Я специалист по нейросети и нейрографике. Нравится? – он мотнул головой в сторону картин, – Моя работа. Лабиринты Чистилища. Это я их так называю. Я тут главный. Док попросил меня поработать с тобой, раскрутить потенциал твоей нейросети, блоки памяти снять, потенциал прощупать. Короче, всякая херня. Да ты не парься, я типа у них мегаспециалист по этим вопросам, есть еще какой-то профессор, живет у амеров, да он уже старенький, Альцгеймер.
Мальчишка тараторил, совершая одновременно множество осмысленных дел: насыпал в аппарат кофе и поставил две чашки, скинул со стола ватман с начатым рисунком спирали с необыкновенным переходом цветов от фиолетового в сиреневый, от сине-голубого до оранжево-красного. Рисунок еще не был закончен, но спираль уже выглядела живой, дышала, закручивалась, засасывая в глубину внимание Андрея. Затем он пододвинул к столу два удобных кресла и бросил на стол стопку листов чистой бумаги и пачку цветных фломастеров.
– Я буду говорить, рисовать, а ты не старайся понять. Там любомудрия много, но я должен всё рассказать по порядку, как положено. Типа структуру заложить. Ум не поймет, зато подкорка всё как надо считает и по полочкам разложит. Мне из тебя за неделю надо мегакрутого спеца сделать.
– Да уж, – неуверенно протянул Андрей, присаживаясь к столу, – я, признаться, в этом ничего не смыслю.
– Не дрейфь. Прорвемся. Куришь? – мальчишка протянул Андрею пачку тонких индийских сигарилл.
– Нет.
Мальчишка с удовольствием затянулся, выпустил колечко, пустил в него струйку дыма и, удовлетворенный собой, засмеялся.
– А ты ничего, мне нравишься. Без занудства. Ну, хоккей, начнём. Представь, что ты видишь не меня, а на моем месте вот такую вот картину. Типа это я.
Мальчишка, не вставая с кресла, держа в одной руке сигариллу, в другой чашечку кофе, пододвинул ногой картину с цветным лабиринтом.
– Весь мир можно нарисовать таким образом. Если по-особому настроить зрение и сознание, то кроме вот этих лабиринтов, пересечений и кругов больше ничего нет. От слова вообще. Весь мир – это одна большая нейросеть, в которую вплетено наше сознание. Пока сознание спит, оно видит сны, где в комнате друг напротив друга сидят два человека и о чем-то разговаривают. А как проснется, то обнаружит, что это не два человека сидят в комнате, а два кластера нейросети, вступившие между собой в синаптическую связь.
