– Ну, прекрасно. Попросишь за меня – перестанет и хвалить, и помогать.
– Зря ты так. И не такая уж она и грымза, как ты говоришь. Она, конечно, строгая, жёсткая, ну и упёртая, да. У неё там какие-то свои железные принципы, но ладить с ней можно. И договориться тоже. А в неформальной обстановке – так тем более…
– В неформальной обстановке? Это как? – удивился Глеб.
– Ну, мы иногда на кафедре… остаёмся… ненадолго. Если день рождения у кого-нибудь из наших, ну или ещё какой-то повод. Выпиваем по чуть-чуть, а иногда просто чай с тортиком. Ну что ты так смотришь?
– Фурцева тоже… по чуть-чуть? – недоверчиво спросил Глеб.
– Ничто человеческое ей не чуждо.
– Да уж. Пьяницы, – хмыкнул он, отчего-то повеселев.
– Я, между прочим, помочь тебе хочу.
– Извини, просто я был уверен, что Фурцева – биоробот и питается исключительно энергией студентов. Ну а серьёзно, если получится, то было бы круто, конечно. Я буду тебе страшно благодарен.
Глеб придвинулся к Оксане, перекатившись, навис над ней.
Ни к селу ни к городу подумалось: решил, что пора начать благодарить прямо сейчас?
Эта едкая мысль немного портила момент, хоть Оксана и замерла в предвкушении, чувствуя, как тело немедленно отзывается на его близость, а затем и на ласки.
Если ночью Глеб был горяч и напорист, то сейчас, утром, действовал мягко и нежно. И снова, будто откуда-то знал, что именно так ей и хотелось.
Нет, всё-таки его будет здорово не хватать, когда их пути разойдутся. В том, что это случится, сомнений, увы, не было.
Сразу после разрядки Глеб, по своему обыкновению, откатился и задремал. Ну что за противная манера? Тем более проспал почти всю ночь, не то что она.
И спит – не добудишься. Да ещё и под угрозой отчисления – вот же нервы у человека. Канаты. Стальные тросы. Или же это запредельный пофигизм – удобно, наверное. Во всяком случае, мучиться бессонницей ему не грозит.
Оксана огладила плоский упругий живот, проложила пальчиками дорогу к паху, однако её поглаживания, прикосновения и даже более смелые ласки остались без ответа. А потом и вовсе Глеб состроил во сне кислую мину, откинул руку и отвернулся от неё. Вот это уже было совсем неприятно.
Она отодвинулась. Тоскливо посмотрела в окно. Сквозь тюль и пыльное стекло, сквозь паутину голых тополиных веток просвечивали квадраты окон безликой типовой пятиэтажки. Унылая какая-то жизнь, и пейзаж унылый…
И обещанный разговор с Фурцевой тяготил. Она и правда грымза, злобная, чванливая мегера. Мнит себя выдающимся филологом и культурологом, а сама мысли Казиника за свои выдаёт. В разговорах, конечно, но всё равно смешно. И ещё это её родство с ректором… Кто он там ей? Двоюродный брат? Сват? Или кто ещё? Неважно, но ни одних посиделок на кафедре не проходит, чтобы она не бросила как бы невзначай: Миша приезжал, Миша сказал, Миша помог… Всё время подчёркивает, что наш грозный ректор, который для всех Михаил Львович, для неё – просто Миша.
К такой, конечно, на кривой козе не подъедешь, но Оксана знает, чем её подкупить. Фурцева падка на лесть, причём именно на лесть в профессиональном плане. Традиционные комплименты по поводу причёски или обновки она вообще не воспринимает, а вот похвали её как учёного – и Анна Борисовна плывёт точно растаявший пломбир.
Оксана это заметила почти сразу, она вообще наблюдательная. С тех пор, если что надо, идёт проторённой дорожкой: сначала лесть, затем просьба. И срабатывает. Ещё и Анна Борисовна к ней заметно потеплела. Так что и тут она что-нибудь наплетёт.
