Это плохо, что не посмотрела – он бы ей улыбнулся. Улыбка у него обезоруживающая. Ну да ладно, голос у него тоже хорош.
Глеб заговорил негромко, с лёгкой хрипотцой, чуть растягивая гласные. Он давно заметил: именно такая интонация действовала на какие-то скрытые рычаги сознания, заставляя прислушиваться, верить, откликаться, будоражила, вызывала интерес. Правда, пускать в ход подобную уловку с дамой, которая годилась в матери, было как-то не по себе, немного противно и немного совестно, что ли. Но когда на кону твоя судьба как-то не до щепетильности.
– Я всё понимаю, я виноват. Действительно, много пропускал в этом семестре, но, поверьте, Анна Борисовна, так сложились обстоятельства. Если бы не…
Наконец она собрала все свои бумаженции, щёлкнула застёжкой саквояжа и посмотрела на него. Причём умудрилась посмотреть свысока, хотя едва доставала ему до плеч.
– Ваши обстоятельства, господин Привольнов, это ваши проблемы. Меня они не касаются.
– Конечно, мои, конечно, не касаются, – не теряя самообладания, согласился Глеб, – даже мысли нет на кого-либо их перекладывать. Я всего лишь прошу дать мне возможность сдать экзамен.
Глеб полуприсел боком на первую парту – так он был вровень с коротышкой Фурцевой.
– Я же не прошу вас, Анна Борисовна, поставить мне его так просто. Я всё перепишу, конспекты там… всё выучу, подготовлюсь…
– Учить и готовиться следовало в течение всего семестра, а вот это: похватать наскоком, прочитать с пятого на десятое, бездумно переписать конспекты – это не учёба и не знания. Большинству я ставлю экзамен автоматом, оцениваю, исходя из того, как студент работал на практических занятиях. Вы никак не работали, вы манкировали все мои пары, – это, конечно, ваше право, ваш выбор. Не хотели – не ходили. Однако я не понимаю, чего вы теперь ждёте от меня с таким-то отношением.
Глеб возразил, что хотел, очень хотел, но обстоятельства сильнее его, ему приходилось работать, а потому пропускать.
Жизненные трудности у Фурцевой понимания не встретили. Обезоруживающая улыбка её не обезоружила. Она вообще любые его попытки наладить контакт сразу же принимала в штыки. То, что безотказно срабатывало на других, в случае с Фурцевой давало осечку за осечкой.
В конце концов, она заявила, что дискутировать дальше у неё нет ни времени, ни желания, и стремительно вышла из аудитории.
Такого поворота Глеб не ожидал – не человек она, что ли?
Он ещё дважды подкарауливал её: раз – вечером на кафедре. Всучил ей пакет с конфетами и хорошим вином. Фурцева отшатнулась, как будто он ей дохлую крысу приподнёс.
Второй раз – наплевав на условности, подсел к ней в столовой. Тут он уже не играл, не выстраивал стратегию, а действовал порывисто и отчаянно. Но Фурцева оставалась непреклонна.
Впрочем, кое-чего удалось добиться, но и то через деканат – Фурцева всё-таки снизошла и назначила ему, а заодно и дебоширу Рогову, дату пересдачи.
7. 7
Глеб, само собой, готовился. Ну, как умел. Не пошёл на хоккей – уже подвиг. Не посмотрел, как бывшая «Сибскана» нахлобучила «Нефтяник» – это боль, потому что такие моменты – большая редкость. Не участвовал потом в шумной попойке по случаю победы родных хоккеистов – тоже огорчение.
Вместо этого он учил чёртову культурологию. Кое-что почитал в сети, кое-что запомнил из конспектов, но выучить так, чтобы отлетало от зубов, с полным пониманием предмета – увы...
