Старик посмотрел на супругу и ужаснулся. Было видно, что его Анна-Мария умерла и после смерти. Она ни на мгновенье не отпускала руку сына, но ее отрешение от всего, и не только земного, пронзало весь ее облик. Казалось бы, это фантастическое сообщество, находящееся на кратере фонтанирующего вулкана, должно было повлиять на ее чувственную душу. Ведь со слов Сына Марии, в мире, где они пребывали, существуют лишь души, а души не умирают! Но Анна-Мария кончилась. Даже необыкновенная музыка, звучащая не понятным образом в головах бестелесных существ, не коснулась ее. Да и сам Старик все еще не верил в эту фантасмагорию: он надеялся, что находится в бреду, но не находил способа для однозначного определения действительности. Для Анны-Марии исчезло все. Она была создана для жизни, вся ее внутренняя конструкция не приемлема была для смерти. Она жила жизнью. Она была олицетворением жизни. Но все рухнуло в момент ужасающей гибели сына. Даже необычная встреча с ним не могла ее вернуть в ту Марию, которую знали окружающие ее люди. Старик понял, что великие женщины, к которым он относил и Марию, могут существовать лишь в жизни. Для них не может быть другого мира, о котором мечтает большинство людей перед смертью. Мария умерла в момент, когда не стало сына. В доказательство этой мысли, ему вспомнились стихи, которые он написал прижизненной Марии, которые уже звучат просто нелепо:
Я научу красивой быть до слёз,
И по следам на бёдрах приоткрою тайну…
Мы каждый раз влюблялись не всерьёз,
И встреча каждый раз была случайной.
Случайны были горы и река,
В которой обнажались твои ноги,
И горный холод пробирался до виска,
От красоты твоей меня вводило в грогги.
Есть музыка, закат и множество других
Восторженных красот, но есть одно безумство:
Кокетство слов, казалось бы, немых,
Взывающих ко святости распутства.
Да, эти строчки лишь для живых.
А действо на Этне продолжалось. Когда зазвучал «Революционный этюд» Фредерика Шопена, с которым был связан важный эпизод в их отношениях, Старик взглянул на Марию. Но ничего в ней не изменилось. Все исчезло в прошлом, и единственное, что она забрала с собой – это любовь к сыну.
– Хочу домой, – сказала Мария. Старик не удивился ее просьбе. Если бы такой концерт можно было бы осуществить при жизни, для Марии это стало бы лучшим праздником. Находиться в общении даже одного гениального человека обычному человеку несколько неуютно, но быть в окружении множества великих композиторов – невыносимо. Но не для прижизненной Марии, когда ее красота и женское обаяние позволяли ей чувствовать себя королевой в любом мужском обществе.
– Я не против, – ответил Старик, – но куда именно ты хочешь вернуться?
– В ереванскую квартиру, – ответила Мария.
Такой ответ показался обнадеживающим, поскольку Старик привязал его к воздействию этюда Шопена. Он понимал, что прежней Марии не вернуть, как не вернуть жизнь вообще. Логика принуждала Старика все-таки согласиться с фактом своей смерти и признанием существования потустороннего мира. Но если это так, то придется разбираться с некоторыми неувязками. В первую очередь ему хотелось объяснить поведение Марии. После долгих размышлений, он пришел к выводу, что в новый мир человек приходит в состоянии, в котором находился на момент смерти. Ведь конец жизни означает невозможность что-то осуществлять. Душа не видоизменяется, она приходит в новый мир с багажом, накопленным в течение жизни. А Мария на момент своей смерти испытала такой стресс, из которого живой человек может выйти лишь через значительное время. А время жизни кончилось! Старик понимал, что в этой логике есть много изъянов, однако надо было прийти хоть к какому-то заключению. Что его утешало, так это наличие бесконечного времени для мертвеца, потерявшего, со слов Сына Марии, пространство.
