И в зеркале моём, и в зазеркалье… Стихи и проза - страница 12



угол.
Наверно, в этом есть резон —
в родных пенатах
меняет угол зренья он,
тот угол пятый:
нам очевидней из него
наличье света
под небом дома своего —
своей планеты.
И потому в момент любой,
когда бывает туго,
ищите свой, ищите – свой,
ищите пятый угол:
в него сорваться, как в обрыв,
и там забыться,
и, угол зренья изменив,
вновь возродиться.
Один… Два… Три… Один, два, три
и даже – все четыре…
Четыре, что ни говори,
четыре, как ни посмотри,
угла в любой квартире.

«Не разлюблю Вас, дорогой…»

Кому? И всем, и – одному.

Не разлюблю Вас, дорогой,
любя другого.
Одна любовь любви другой —
всегда основа.
Всё – продолженье, с прошлым связь,
всё – шанс и опыт…
Настойчиво, не торопясь,
душа всё копит,
заносит всё, что суждено,
в свои скрижали…
И что когда-то – как давно! —
нас обожали
и обожали мы, но вдруг
вошла разлука
и, различив слиянье рук,
разъяла руки,
разъяла губы… И глаза
от боли слепли…
И жизнь – свеченье и гроза! —
вдруг стала слепком,
напоминаньем о былом —
не боле,
безликой тенью, смутным сном,
осколком боли.
Стоп, память, выберись из тьмы,
сверши усилье,
ведь там любили нас… и мы —
о как! – любили.
…Да, всё – продленье, с прошлым связь,
и боль, и свет, всё – опыт,
тот, что душа, не торопясь,
для встречи новой копит.

«Стихи мои – мой выплеск, извлеченье…»

Стихи мои – мой выплеск, извлеченье
из подсознанья… Тайный мой вердикт…
Стихи мои – моё предвосхищенье
всего, что только брезжит впереди.

«Полоска чёрная, полоска белая…»

Полоска чёрная, полоска белая,
полоски очень и очень разные…
Всевышний знает, что с нами делает,
в миг вдохновения рисуя красками.
И грустно будет нам, и будет весело —
всегда по-разному, как и назначено.
Но в этом, в сущности, суть равновесия:
а по-другому – как, а как – иначе-то?
Полоска чёрная, полоска белая,
полоски очень, ну очень разные…
Всевышний знает, что с нами делает,
в миг вдохновения тасуя краски…

Молитва

Снова утро, и я просыпаюсь…
Просыпаюсь и – рассыпаюсь.
Не вздохнуть… «Только Ты не кори,
собери меня, вновь собери,
иль к утру от вечерней зари
сотвори меня… В н о в ь сотвори!
И с предутренним первым лучом
не жалеющая ни о чём
буду я Тебя благодарить,
жить, надеяться, мыслить, творить…»

«Я и стихи. Мои. И между нами…»

Я и стихи. Мои. И между нами
свершается таинственное «нечто»:
читаю их – и вдруг… над облаками
плыву в просторе светло-бесконечном,
или, споткнувшись об одну строку,
отчаянно отплакав о прошедшем,
вхожу в иную, странную, страну
я, девочка с лицом похорошевшим.
Там власть отваги, юношеских грёз,
и каждый миг там – взлёт и откровенье,
живительная влага лёгких слёз —
там омовенье, просто омовенье.
Есть строки, где я грешною была,
и странною, и глупой, и смешною,
где спор с собой, измучившись, вела —
стихи мои и этого не скроют…
Ещё стихи… Я в них давно когда-то,
себя излив, легко дойдя до точки,
забыла, как всегда, поставить дату.
Они пусты, но эта… эта строчка,
всего одна… О, нет, я обойду
её тоски мерцающее пламя,
другой строкой осилю я беду,
прикрывшись, как щитом, её словами.
А есть стихи – как шрам, как вечный след,
не заметёт их ни песок, ни ветер…
Но впереди – соломинка и свет! —
строка, которой нет ещё на свете.

«О Бальмонте, точнее, о Бальмонте…»

О Бальмонте, точнее, о Бальмонте
мы с Вами говорили, не спеша…
Лежал на стуле свернутым мой зонтик,
но так была распахнута душа
моя – словам, таким неспешно Вашим,
таким проникновенным и простым,
что захотелось вдруг сказать «прости»
всему, что лишь вчера казалось страшным,