И в зеркале моём, и в зазеркалье… Стихи и проза - страница 17



В некий горький,
судьбою означенный срок
наша жизнь
безвозвратно уходит в песок.
И песок тяжелеет,
вбирая в себя,
наши тайны и скорби…
А сам, не скорбя
и всему вопреки —
вдруг одарит теплом
чьи-то бренные ноги
на бреге морском,
и в песочницах
маленькой детской рукою
превратит вдруг себя
в нечто мило-земное:
то ли в снежный сугроб,
то ли в холмик горячий —
в то, что детской душе
так понятно и значимо…
И когда-то, когда-то
сквозь этот песок
вдруг пробьётся к живущим
зелёный росток
и сиянием алым
их уверит заря —
всё не зря, всё не зря…
Всё, что было, – не зря.
…Но всё так же, всё так же —
в положенный срок
всё уходит… в песок…
Всё. Уходит. В песок.
P.S.
Этот вечный тоннель
с обещанием света…
Этот вечный песок…
Брег песчаный…
И – вечная Лета.

Почти детское

– Бывает ли небо зелёным? – Бывает,
когда оно лес или луг отражает.
– А жёлтым, соломенным небо бывает?
– Да, если колосья к нему обращает
созревшее поле… – А синим? А синим?
– Конечно, конечно, всегда и доныне
цвет синий у неба так часто бывает…
– Но что же той сини ему прибавляет?
– Что? Море и реки, и гладь океана,
и это понятно и вовсе не странно.
– А если вдруг небо увидим мы красным?
– Нет-нет, мы не вспомним о крови и страшном,
ведь в жизни есть поле цветущего мака,
и бантик на шее любимой собаки,
случается, красен… – Однако… – Однако
быть красными могут и краски, и платья,
и бусы… всего не сумею назвать я.
– А если вдруг… чёрным… окажется небо?
– Да всё потому, что дождей долго не было
и полнятся тучи дождём благодатным,
что землю напоит… Понятно? – Понятно.
Наверное, все мы на это согласны —
и дети, и взрослые: небу – быть разным:
и синим, и пёстрым, и мрачным, и ясным,
и белым, как снег, и серебряно-серым…
Мы даже беззвёздному небу поверим,
мы даже согласны на небо ненастное —
лишь пусть поднебесью не будет опасным.

«Всех лет отраженье —…»

Всех лет отраженье —
на теле моём:
случайных тревог
и извечных сомнений,
ошибок, надежд,
постижений, крушений…
Не так ли стареет
от времени дом?
Но душу свою…
о, как я берегу!..
Её поселю —
на другом берегу,
на том, где дождями
земля не размыта,
и горные выси
снегами покрыты,
где так воедино,
так радостно слиты
надёжность, и высь,
и живые орбиты —
для мысли полёта,
для круговращенья
всего, что в природе
есть жизнь и движенье…
И в сердце
так тихо звучит, не спеша:
«Прости меня, тело…
Спасибо, душа…»
И – пусть на закате
всей жизни и дня —
два берега
было и есть у меня…
А меж берегами —
живое теченье
любви и надежды…
И – свет вдохновенья.

«Когда-нибудь…»

Когда-нибудь,
когда – ещё не знаю,
и есть надежда,
что ещё не скоро,
свернёт к концу
стезя моя земная…
Но это мне
не станет приговором.
– Ну вот и всё… —
возможно, скажет Бог,
и взгляд его
сочувственен и строг,
и состраданьем
тяжелеют веки:
– Вы… не жилец…
на этом свете…
Я – не жилец
на этом свете?
Я? Не жилец?
Или – не житель?
Но здесь
души моей обитель,
земным
я следую обетам,
здесь под ноги
ложится мне трава,
тернистый путь души моей
смягчая,
здесь близкие —
права я, не права —
мою неправоту
согреют чаем…
Здесь я живу
под сенью стольких муз,
и дуб мне под ноги
роняет жёлуди,
здесь тащит мне
огромнейший арбуз
мой брат
(ему нельзя носить тяжёлое)…
О сыне взрослом
(в городе другом…)
я помолчу:
он – жизнь моя, мой дом,
он весь – во мне,
так, словно я беременна,
со мной он —
вне пространства и вне времени…
…А всё, что мне
отмерено судьбой,
я принимаю,
не вступая в бой:
да, не жилец,
но спорить-то о чём —
свой дом земной
я не арендовала,
я в нём жила,
теряла, обретала