Как уже можно было догадаться, все вышеперечисленное – как по отдельности, так и в совокупности – резко контрастировало с жизненной философией Марковича. В связи с этим Радик откровенно раздражал Сапога, который не особо-то старался это скрывать и зачастую в открытую глумился над речью, суждениями и способом существования друга. Взаимоотношения же их вследствие этого всегда были весьма сложными и запутанными.
Ну а Энвидий тем часом приближался к месту своего назначения. Как ни странно, но остававшийся до жилья Рязанова отрезок пути он осилил без каких-либо происшествий и вызванных ими репутационных, равно как и имущественных потерь. Впрочем, Сапог при любом раскладе не склонен был недооценивать богатство жизненной фантазии, а оттого не переставал чуять подвох и с задорностью оптимиста полагал, что все худшее еще впереди.
Кроме того, ему не давали покоя угрызения совести по поводу эксцесса с Гусаровым, перед которым он чувствовал себя смертельно виноватым. «Так. Надо будет прийти домой и обязательно написать, извиниться. А еще лучше – позвонить и спросить, сколько я ему должен», – твердо решил для себя ощущавший потребность загладить свою вину Сапог.
На подходе к элитной новостройке, в которой жил дожидавшийся подмоги товарищ, лежавший в кармане мобильник Энвидия сердито завибрировал и игриво булькнул звуком уведомления о полученном сообщении. Достав свой бюджетный южнокорейский аппарат и взглянув на экран, Эн увидел значок голосового сообщения от Родиона. Сапог без особого энтузиазма воспроизвел запись и, прицокнув, с неохотой поднес динамик устройства к уху:
– Йеп, дура, ну чет ты там пропал ваще, где застрял-то? Я тип скоро по делам лива́ю.
«На подходе, через минуту буду», – про себя посмеявшись над приятелем, на ходу напечатал в ответ Сапожников и убрал смартфон. «Дура», следует сказать, в терминологии Рязанова выполняло важную функцию типового шутливого обращения к близким корешам.
Позвонив в домофон и оказавшись в уютном ухоженном подъезде, Сапог поднялся по лестнице, попутно соблюдая еще один из множества своих священных обрядов, который заключался в восхождении исключительно по внешней (граничащей со стенами подъезда) стороне пролета, а в спуске обязательно по внутренней (обрамленной перилами) стороне. Неспешно докарабкавшись до нужного этажа, он малость помялся перед дверью квартиры Рязанова и, тяжко вздохнув в предвкушении предстоявшей трудной беседы, вошел внутрь.
– Йе-е-еп, ну наконец-то. Задолбался тебя вэ́йтить, – послышалось из дальнего от входа помещения. – Разувайся, проходи. Я тут прост занят пока немного, йеп.
Энвидий снял кроссовки и выставил их строго параллельно стоявшему тут же на полу ряду пустых алюминиевых банок из-под энергетиков. Повесив куртку на кухонный стул, заваленный грудой картонных коробок из-под пиццы, он проследовал в комнату.
– Салам алексус, йеп! – небрежно поприветствовал вошедшего экс-одногруппника Рязанов, не смея отвлекаться от процесса игры. В свободной от компьютерной мыши руке у него лежала одноразовая электронная сигарета, которой он время от времени затягивался.
– Ну здоро́во-здоро́во, – поприветствовал в ответ Сапожников и, вынудив геймера обменяться с ним рукопожатиями, присел на расположившийся напротив компьютерного стола кожаный диван. – А я-то думаю, чем ты там таким важным занят можешь быть…
– Да йеп, дура, тут рил важная катка щас, – умело отразил выпад друга Радик.
