– Долечка, не расстраивайся, на обратные билеты деньги есть.
– Гжесь, с тобой я ничего не боюсь. Расскажи, как ты стал заниматься музыкой.
– Это мама. Она привезла меня к своим друзьям, когда мне было три года, и Ги сразу определил, что у меня идеальный слух, и я стал заниматься музыкой, вернее, со мной стали заниматься музыкой.
– А Ги это кто?
– Ги Беар. Очень известный у нас певец.
– У вас во Франции?
Подошёл сосед и что-то сказал Гжесю.
– Ура, Доська! Мы спасены! Звонил Георгий Николаевич и велел нас впустить!..
Вечером я гуляла в саду, где было огромное количество розовых кустов самых разных сортов, а Гжесь открыл окна в зале и играл на рояле. Солнце уже скрылось за морем, запах цветов усилился, а музыка звучала тише и тише, словно пианиста покидали силы вместе с уходящим солнцем. Какие-то новые ощущения наполнили меня как предчувствие грядущих перемен. Я знала, что сегодня что-то изменится в моей жизни, знала и не боялась. Наша духовная близость, должна была перейти в близость и физическую. И я понимала, что эта поездка и эта усадьба были давно придуманы Гжесем….
– Долечка, девочка моя, как мне хорошо с тобой!
– Гжесик, Гжеся…
Весь год после поездки был разделён на два времени – когда мы были вместе и когда мы были в разных городах. Наша учёба не давала нам возможность часто встречаться. Но он приезжал на консультации в консерваторию. В один из приездов он познакомил меня со своим преподавателем Георгием Николаевичем, который и стал нашим общим родителем и ангелом-хранителем. Ему, прожившему большую жизнь, очень хотелось помочь нам, молодым и неопытным ребятам, пытающимся построить свою жизнь в этом сложном и противоречивом мире. Я, после нескольких попыток рассказать матери о своем новом друге, оставила эту идею. Мои родители, работавшие в достаточно специфичной и закрытой организации, были далеки, как сказала бы мама, от мира космополитов. И я поняла, что мне надо самой хранить мой мир, мою любовь. И в семье Гжеся не всё было просто. Матери Гжеся, с её вековой ментальностью и культурой француженки было очень тяжело в достаточно архаичном мире другого государства и другой нации. Только огромная любовь к мужу и сыну держала её в Армении. И я понимала, что Гжесю тоже сложно говорить матери о другой женщине в его жизни. Мы старались не обсуждать проблему внутрисемейных отношений с родителями, но нам обоим это давалось нелегко. И как же нужна была помощь взрослых и мудрых людей нам, оказавшимся так непонятыми своими родными. Очень ненавязчиво и тактично мы получали эту помощь от Георгия Николаевича. Ему очень нравился Гжесь, его игра. И он как-то сказал мне, что наши отношения сделали игру Гжеся более многогранной и интересной. Игра не мальчика, но мужа, как он однажды выразился. В один из вечеров он спросил Гжеся:
– А ты крещён?
– Да, – удивлённо ответил он.
– А где крестили?
– Мы с папой были в монастыре в Карабахе. Там потрясающе красивое место. Там и крестили.
– Значит, ты крещён в григорианской вере. А ты про себя что знаешь? – обратился он ко мне.
– Знаю всё. Крестили в три года, в какой-то деревне, когда была в гостях у бабушки. А зачем вам это?
– Я хочу, чтобы вы повенчались.
– Зачем?
– Ребята, я верующий человек. Вы оба пока далеки от этой стороны нашей истории и культуры – просто так сложилось в нашей стране. Я уверен в том, что вы дарованы друг другу судьбой, что вам надо быть вместе. Но я догадываюсь, что что-то не складывается у вас с вашими родными. А мне хочется, чтобы ваш союз был храним Богом, и чтобы вы всегда помнили об этом.
