– Или обменять, – задумчиво произнес Иосиф, – обменять, например, на право взять всю торговлю в герцогстве в свои руки, самостоятельно устанавливать налоги и пошлины…
Бенвенутто часто закивал головой:
– Я знал, что ты меня поймешь, Иосиф. Так что – по рукам?
Иосиф на некоторое время задумался.
– С этим надо переспать, – ответил он с улыбкой. – Мальдиви ведь приедет в любом случае, я правильно понял тебя, Бенвенутто?
– Да, конечно, – Бенвенутто как-то сразу сник. – Только, как ты сам понимаешь, Иосиф, мы с тобой должны все решить между собой еще до его приезда. – Голос Бенвенутто задрожал, выдавая волнение.
Иосиф пристально посмотрел на итальянца.
– А мы уже все и решили. – Улыбнулся он. – Давай своего Мальдиви, попробуем.
Они встретились в доме у Бенвенутто. Все многочисленные домочадцы были заблаговременно отосланы прочь, двери и окна плотно закрыты.
Разговоры о погоде и ценах запивались рейнским вином и заедались итальянскими фруктами. Внешне Мальдиви, вопреки предположениям Бенвенутто, совершенно не произвел на Иосифа впечатление удрученного и озабоченного человека. Наоборот, он был весел, и всем своим видом показывал, как искренне рад снова увидеть своих старинных приятелей. Складывалось впечатление, что пустая болтовня и есть цель его визита в Германию. Бенвенутто, наоборот, сидел, как на иголках, отвечал невпопад, нервно покусывая губы. Иосиф, приняв условия игры, с приветливой улыбкой, все расспрашивал Мальдиви о последних новостях Италии и Испании, проявлял живой и неподдельный интерес к политической обстановке в Европе. Он хорошо знал: кто первым выкажет нетерпение, тот первым, в конечном счете, уступит в главном. Наконец, когда за окном уже наступили сумерки, после очередной, наиболее продолжительной паузы, Мальдиви, как бы невзначай, произнес:
– Да, кстати, друзья мои, у меня к вам есть интересное дельце.
Зима в этом году наступила рано и сразу. Ночные заморозки, покрывавшие землю тонкой ледяной коркой, сменились белым, пушистым снегом. Зима, вместе с невиданным евреями снегом, подарила холода и проблемы: стройка была заморожена в прямом и переносном смысле. Люди ютились в бараках по шестьдесят – семьдесят человек в каждом; спали вповалку, укутанные коврами и тряпьем, согревая друг друга теплом своих тел. В бараках топили «по-черному». Едкий и смрадный дым стелился низко над полом, надолго зависал, медленно подтягиваясь к многочисленным щелям в стенах и крыше. Особенно страшно было по ночам: бесформенная масса людей, переплетенная, как змеиный клубок, была в постоянном движении: то здесь, то там, клубок распадался и люди протискивались к раскаленной печке, чтобы урвать для себя кусочек спасительного тепла. Утро, тяжелое и серое, заглядывало в маленькие амбразуры затянутых слюдой окошек, принося с собой стоны и хрипы, кашель и боль. От холода и сырости, которая пробивалась даже сквозь толщу снега, в гетто начались повальные грудные болезни: каждый день умирало несколько человек. По воле Бога, или по прихоти случая, первым завершенным в гетто объектом оказалось кладбище – могилы поднялись раньше, чем дома.
Иосиф, с ввалившимися от хронического недосыпания глазами, отбросив приличия и церемонии, путая немецкие и испанские слова, кричал в лицо бургомистру:
– Я плевать хотел на ваш закон. Жизнь – вот главный закон! И она диктует свои условия. Еще немного времени и у нас будет больше могил, чем людей! Вы хотите мертвых евреев? Мертвые не мешают, но и не платят. Вам наплевать на нас, но подумайте о том, что вы не получите больше ни одного пфеннинга! Не за что, да и некому будет платить. – Иосиф нависал над чиновником, готовый вцепиться ему в горло. – В городе достаточно постоялых дворов. Разрешите поселиться там нашим старикам и детям.
