– Друзья, – сказал художник Беренедеев. – Я собрал вас, чтобы официально объявить: с завтрашнего дня я ухожу в андерграунд.
– В подполье, что ли? – уточнил поэт Варфоломеев. – Ты новую мастерскую в подвале отхватил?
– В андерграунд! – настаивал Беренедеев. – В жесткую и решительную оппозицию!
Мы притихли.
– Кукиш в кармане будешь крутить? Как в старые времена? – мечтательно вздохнул Варфоломеев, явно что-то вспомнив.
– Никаких кукишей! – торжественно заявил Беренедеев. – Я и оттуда скажу все, что думаю.
Он подошел к мольберту и сдернул с него тряпку с пятнами высохшей краски.
На холсте мы увидели барабан на фиолетовом фоне.
Телевизор
Как-то раз мы выпивали у поэта Варфоломеева.
– Друзья, – сказал поэт Варфоломеев. – Мы все гордимся, что не смотрим телевизор. А это ошибка – так мы никогда не узнаем, о чем думают те, для кого мы творим.
В комнате повисла тишина. Вечер был безнадежно испорчен. Денег на телевизор ни у кого не было.
Перспектива
Как-то раз мы выпивали у прозаика Глыбы.
– Друзья, – сказал прозаик Глыба. – Мы с вами ковыряемся в наших соплях и страданиях. А надо смотреть шире и дальше.
– Ой! – на всякий случай сказал поэт Варфоломеев.
– Вот! – сказал Глыба. – Ты сейчас обозначил свое чувство-страдание, а не перспективу, где мы должны быть.
Тут мы все посмотрели на художника Беренедеева. По перспективам он был специалист.
– Чем дальше в лес, тем ну его на фиг! – пояснил Беренедеев перспективу.
Прозаик Глыба бы посрамлен.
Память как разбитое волшебное зеркало.
Возьмешь осколок, глянешь в него, а там вечернее море и краски заката в полнеба.
Ты даже слышишь шелест прибоя, ощущаешь уходящую теплоту песка под босыми ногами.
А где соседний кусочек? Должен быть ресторан. Хорошо бы с бокалом красного вина, жареным мясом, печеной картошкой и овощами.
Находится много осколков с ресторанами. Вот тут с «маргаритой», тут с вином, тут просто с холодным пивом. Однако ни один не склеивается с закатом и морем.
Потерялся? Разбился на еще меньшие кусочки?
Перебираю другие осколки. С дождем, с весной, с осенним ветром, срывающим последние листья с клена.
Редко удается склеить осколки волшебного зеркала.
Повезет, если осколок такой большой, что там помещается и серое низкое небо, и моросящий дождь, и запах жареных грибов из открытого окна, и горький вкус рябины, растущей на газоне около большого кирпичного дома. И еще телефон-автомат, где тепло и пахнет табаком. И длинные гудки в черной липкой трубке. И неожиданно свободный вечер, который долго и нудно тянется с сигаретой на подоконнике у открытого окна. С улицы тянет сыростью и выхлопом машин. Ты закрываешь окно, добираешься до кровати и долго лежишь с открытыми глазами.
Каменный светящийся шар появился утром около выхода на задний двор.
Диаметром около трех сантиметров. Шар полупрозрачный, полированный. Никаких отверстий, надписей.
– Алё, ты кто? – спросил я.
Шар покачнулся, но промолчал.
– Птицы тебя принесли, что ли?
– Нет, – сказала голубая сойка. – Такое только сороки таскают, а сорок тут не водится.
– Может, белки, кролики?
– Мы таскаем только съедобное, – обиделась белка. – А кролики вообще тупые. Они и слова «шар» не знают.
– Значит, инопланетяне, – заключил я.
– Положи на место! – прошептал мне в ухо кто-то невидимый.
Солнечный луч, неведомо как попавший в самую середину тени от дома, осветил шар.
– А ты будущее можешь предсказывать? – спросил я шар.
