На той же квартире они зачали меня. Бабушка была против этого союза и настаивала на аборте, но мать не согласилась и позволила отцу увезти ее в эту дыру, куда сейчас вернулся я. В Самаре они сыграли свадьбу. Она – в первый раз. Он – в третий.
Когда мне было двадцать пять, мать умерла, а отец с усиленным рвением принялся спиваться. Тогда я и переехал в Питер на квартиру к бабушке, а через два года не стало и ее. Я сошелся со своей первой женой, но спустя три года развелся и вернулся в Самару, чтобы развеяться.
Здесь я познакомился с Верой, поселившейся с родителями и младшим братом Костей на «Корее» после переезда из Сызрани. Через месяц я забрал ее в Питер, где, не прошло и полгода, мы поженились.
И вот я снова в Самаре. Круг замкнулся: бесконечно длинный змей, кусающий себя за хвост. Все повторяется. Мы бродим, и бродим, и бродим по кругу. Из поколения в поколение, как члены рода Буэндия.
Когда я уезжал, запомнил Костю живым юношей с сияющими глазами. Он носил модную одежду и мечтал стать диджеем. А стал ходячим мертвецом. Большинство моих друзей постигла та же участь: кто-то спился, кто-то умер, один знакомый четвертый раз на зоне, второй лишился ног от переизбытка наркотиков, третий ушел служить по контракту и не вернулся. Если бы я не свалил, тоже давно бы сгнил. Я это называю: забрал район.
Отец же мой только пил, поэтому дожил до семидесяти и умер полгода назад. Костя, видимо, травится чем-то посильнее.
Я остановился на улице Куйбышева рядом с Ленинградкой – местной пародией на Арбат. Машину припарковал вдоль дороги.
Шагая по прямоугольной плитке, я внимательно изучал прохожих. Официально ограничения еще не сняли, но на улице людей хватало. Одни гуляли и о чем-то непринужденно болтали. Другие фотографировались в последних солнечных лучах. Третьи слушали уличного музыканта.
Рядом с фонтаном что-то громко обсуждали ребята студенческого возраста. Я прислушался. Один предлагал пойти на набережную и прогуляться вдоль Волги. Второй настаивал на том, что сначала нужно купить шаурмы. Третий хотел кофе. Девушка с дредами убеждала всех пойти на какую-то арт-выставку. Девчонка в черных широких джинсах и футболке с фотографией Курта Кобейна молча стояла рядом и смотрела в никуда, будто в трансе. Тушь вокруг ее глаз была размазана: то ли плакала, то ли это такой странный макияж. Еще двое парней тоже о чем-то галдели, словно на чужом языке.
«Никакой организации», – подумал я и пошел дальше.
Было довольно тепло, но руки леденели даже в карманах олимпийки: чувствовался озноб и какая-то тяжесть, будто я отравился. Так бывает еще, когда очень проголодаешься. Я остановился у ближайшей будки с хот-догами.
– Маску оденьте, пожалуйста, – с улыбкой произнес тощий паренек с неравномерной растительностью на лице, которую он пытался выдать за бороду.
– Наденьте, – пробурчал я, безрезультатно шаря по карманам: обмундирование курьера осталось в коробе дома.
Через дорогу сидела женщина на раскладном стуле перед низким пластиковым столом. Рядом стояла табличка: «Маски по сто рублей».
Я подошел к ней и оглядел ассортимент: в основном черные с цветочками и неопределенными принтами со всяческими улыбками. Я попросил обычную медицинскую за сорок.
Женщина достала целлофановую упаковку, послюнявила пальцы на руке без перчатки и выудила бело-голубую маску. Затем этой же рукой взяла у меня полтинник и отсчитала десять рублевых монет из потрепанного кошелька.
