– Со мной всё будет в порядке… Всё что мне нужно сделать, – это оказаться на территории, а с такими аргументами, – он легонько коснулся жилета, -спорить довольно трудно… Так что действуешь только по моему сигналу, ясно? Капитан Барра угрюмо кивнул.
– Лео, – негромко окликнул друга Корвин, не глядя на него.
– Я понял, майор, – отозвался капитан, – действовать по твоему сигналу.
– Я не об этом… Спасибо тебе, – он сделал ещё несколько глотков терпко-сладкого напитка, – за всё…
– Не стоит, – отозвался тот, – попади я в такой переплёт, разве ты не поступил бы так же? – он протянул Максу сэндвич, – Ты должен что-то съесть, ты ведь знаешь… – майор медленно выдохнул и затем кивнул. Несколько минут было тихо.
Он вдруг вспомнил, как года три назад они отдыхали и уже не в первый раз у семьи Барра в их летнем доме на озере. Тогда его брак с Линдой уже трещал по всем швам, но они на что-то смутно надеясь, пытались удержать то, что ускользало, растворялось безвозвратно, бесследно и почти безболезненно. Они, зачем-то оттягивая неизбежное, старались воскресить то, что уже отжило и уходило в небытие. В каком-то судорожном, обоюдном рвении они, видимо намеревались воскресить то, что было между ними когда-то. И скорей всего именно поэтому с такой поспешной готовностью снова откликнулись на приглашение Лео и его жены Бренды, предполагая, что оказавшись снова в том месте, где было им когда-то так хорошо, они будут в состоянии изменить то мрачное и неизбежное, что надвигалось на них. Что было уже совсем рядом и с холодным, обречённым присвистом дышало в спину, стенало, скрежетало зубами, обдавая сырым, промозглым дуновением, вклиниваясь между ними, и заставляя ещё дальше отдаляться друг от друга.
Он вспомнил, сколько такта и внимания было проявлено Леоном и Брендой, ставших невольными свидетелями их безмолвно умирающей любви. Как виртуозно и безошибочно они всегда угадывали, когда стоит перевести разговор на другую тему, когда устроить пикник с фейерверком, а когда оставить их одних и уехать со всеми детьми на целый день, изобретая на ходу обширную программу увеселительной прогулки. Они с Линдой тогда думали, – то, что происходит между ними, известно только им двоим. Конечно, это было не так. Не только Лео с Брендой, но и Вики с Николь если и не понимали до конца, то хорошо чувствовали, что происходит что-то такое, на что повлиять и что изменить уже невозможно. Старшая дочь надменно и холодно его игнорировала, а малышка Ви однажды перед сном спросила, грустно глядя на него своими прозрачными глазами:
– Что случилось, папа? А когда он поинтересовался, почему она об этом спрашивает, со вздохом ответила:
– Не знаю, но вы с мамой, как будто совсем-совсем чужие… Вот я и подумала: что-то случилось, может вы заболели? Он не помнит, что ответил дочери в тот вечер, и смог ли её успокоить, но твёрдо решил тогда, что так продолжаться больше не может. Этот вымученный спектакль с насквозь прогнившими, фальшивыми декорациями и безмерно уставшими, безжизненными актёрами, абсурдность игры которых видна даже шестилетнему ребёнку, нужно заканчивать. На следующий день они уехали домой и вскоре развелись. И как бы тяжело ему ни было от осознания того, что его девочки большую часть времени живут теперь отдельно от него, было ощущение, что все кроме Николь – выдохнули с облегчением. Даже Вики, без памяти любившая отца и трудно принявшая их расставание, в скором времени оправилась и перестала, как раньше в болезненном недоумении переводить взгляд с отца на мать, пытаясь прояснить для себя, понять, наконец, что происходит между этими двумя людьми, которых она так любит. Действительно, было ощущение, что после развода, будто разрушилась невидимая, но прочная стена, стоящая между ними, словно смыло и куда-то далеко унесло плотину, препятствующую их доверительному и искреннему общению. Исчезла вежливая и отстранённая холодность, скрывающая нарастающее раздражение, прервалось их многочасовое молчание, плотное, тягостное и будто живое, ушла тяжесть и скованность, отводящая взгляды, отворачивающая лица, запечатывающая сердце и душу.
