Та поспешно согнулась в поясе.
– Только вот жалобу до тебя имеем!
От ужаса Лейла чуть не ткнулась носом в землю. Ой, что сейчас будет! Что Андрис творит? Вот осерчает воевода да и прогонит их к лешему!
Но воевода лишь поинтересовался всё таким же ровным голосом:
– Что у тебя за жалоба?
– Да вот они – Андрис ткнул пальцем в сторону Альвина с Осбертом – хлеб отобрали и сало! Последнее, трудом нажитое…
Воевода сделал знак рукой – и Альвин и Осберт выросли перед ним, как из-под земли.
– Снова, значит, за старое взялись.
Ражие парни молчали, только Осберт ковырял землю носком сапога.
– Копья!
Лейла не поняла, что он имеет в виду, но Альвин с Осбертом, видно, поняли – молча, по-прежнему без единого звука, протянули свои копья двум воинам, стоявшим позади воеводы.
– Воин не бывает вором.
– Так ведь все ж…
– Мой воин – не бывает.
– Не гони, воевода! – взмолился Альвин, кидаясь на колени. Воевода брезгливо посторонился. – Что хочешь делай, только не гони! Оставь при себе!
Воевода молча сделал шаг прочь, но перед тем, как выйти из круга костра, всё же обернулся.
– Оставлю. Портомойничать и воду таскать.
– Воевода, погоди! – всполошился Андрис. – А это… сало с хлебом – как же?
– На кухню отнесёшь. А ты думал – что же? – воевода слегка сдвинул брови в ответ на потрясение на лице Андриса. – Я тебя под защиту беру, спать будешь на нашей постели, греться у нашего костра, а припасов в общий котёл пожалел? Мои люди шесть лун как сала в глаза не видали.
***
К удивлению Лейлы, оказалось, что её жизнь в лагере не сильно отличается от той, что была в деревне. У мужчин, ясное дело, всё было иначе. Если они не упражнялись на мечах и с луками, то куда-то уходили – иногда до темноты, иногда на несколько дней. Куда уходили – Лейла не знала.
Попробовала как-то спросить у Андриса, но брат сразу окрысился:
– Чего любопытничаешь? Не твоё это бабье дело!
А её бабье дело было – при кухне. Совсем как дома, если не считать того, что в деревне всё-таки было много проще. Вода там была в колодце, её не надо было таскать из речки по косогору – наказанные Альвин и Осберт отлынивали от своих обязанностей, как могли. Указом им был только воевода, но беспокоить его по таким пустякам Лейле не хотелось. Да и печь дома была добротная – каменная, обмазанная глиной, с такой тягой, что в трубе аж ревело. Здесь стряпать приходилось на костре, да и развести его была целая наука. В первый же день под навес, заменявший кухню, явился помощник воеводы – потом Лейла узнала, что его звали Летард – и заявил:
– Увижу дым – всё варево в огонь вылью!
Жечь костёр без дыма Лейла научилась быстро. Для этого требовалось заранее, чтобы потом лишний раз не бегать, наготовить дров – да не хвороста, не валявшегося лапника, а сухостоя, да чтобы без лишайника был, звонкий, как барабан. Тогда дыма не было, а лишь дрожал над костром горячий воздух. Каждый день Лейла притаскивала на себе по четыре вязанки дров, сваливала их у кострища и шла по воду. Натаскав воды, разводила огонь и принималась кашеварить – из чего придётся, выбор был невелик. По приказу воеводы каждый день в урман снаряжались по двое охотников – если им везло, то похлёбка была с мясом, но бывало и так, что те возвращались с пустыми руками. Лейла приноровилась варить сныть, крапиву и бархатистые мягкие лопухи. Ни репы, ни брюквы, ясное дело, не было, и для сытности Лейла добавляла в похлёбку толстые мучнистые корневища рогоза, который в изобилии рос вдоль берега реки. Корни шли в котёл, а плоскими листьями, похожими на лезвия ножей, Лейла догадалась укрепить навес, чтобы не протекал и дождевая вода не лилась прямо в похлёбку. А в пойме, чуть подальше от того места, где Лейла брала воду, обнаружилась прорва щавеля – при одной мысли о его кислых и сочных листьях рот наполнялся слюной.
