Если могу я самой ей внимать?
[60]Вот только исповедуемые мной правила жизни не в чести у жителей Севильи. Отсутствие даже необходимых средств существования усугубляет ощущение потерянности, одиночества. Пропал бы среди людей, почитавших всего лишь деньги и власть имущих, если бы не пришёл на помощь известный меценат – визирь Абу Альхасан (Меир) ибн Каманиэль:
Единственный нашёлся среди вас,
Кто мне помог и душу свою спас.
Посеяв семена его забот,
Я получил богатый умолот.
Мне древом жизни длань его была,
Познанья древом – слово и дела.
Лицо его – как солнца яркий свет,
Которому вовек заката нет.
Все видели, что мало лет ему,
Но старше старцев был он по уму.
Всем чистота его была видна,
Дотоль невиданная без пятна!
Так мы лозе дивимся дорогой:
Где взращена и от лозы какой?
Видали бы родители его,
Признали б: «По наследству естество!»
С достоинством, как митру Аарон,
Венец отцовской чести носит он.
[61]Под впечатлением щедрости Меира ибн Каманиэля в который раз я вернулся к вопросу: воспитание делает человека благородным или то его врождённая особенность? Во всяком случае, не раз доводилось встречать невменяемых невежд из образованных, состоятельных семей и, напротив, тонко чувствующих, понимающих поэзию людей из бедных ремесленников.
Греют душу письма от Моше, приходящие из разных городов. Какое-то время он жил в крупных еврейских общинах Барселоны и Сарагосы, где имел небольшой круг учеников, но его не покидает тоска по Гранаде. Дети, оставшиеся в Андалузии, не отвечают на его письма, они равнодушно, даже с некоторым высокомерием относятся к его страданиям. Потеряв связь и с особенно близким братом Исааком, Моше просит меня, если найду Исаака, передать ему послание в стихах:
Друзья былых времён, оставленные мною,
Блуждавшие в неведомой ночи,
Передо мной проходят чередою
При свете догорающей свечи…
[62]В ночных видениях возвращаются к Моше родные, друзья и появляется надежда снова увидеть их. Однако с рассветом они скрываются в дали, о чём он и пишет:
И снова горечь просится наружу,
Мы с ней опять останемся вдвоём,
И узел скорби я стянул потуже
И зарыдал в изгнании своём.
[63]Переписка с друзьями и мои письма – единственное, что поддерживает бывшего главу еврейской общины в Гранаде, непревзойдённого поэта и учёного. В одном из стихотворных посланий он не то чтобы жалуется мне, а изливает душу:
Как тень прошла моя молодость, как
сон мимолётный пронеслись дни моей
юности, что росой окропили мои
чёрные локоны. Пред холодным дыханием
тяжких страданий сбежала радость с моего
лица, потух свет в моих глазах. Я тоскую по
родным горам, и тщетно я взываю: приблизьтесь
вы ко мне, – недвижимы их основы…
Меня недруги забросили к народу, которому
неведом светоч истины, и когда я слышу их речи, – мне
за человека стыдно, и молчание смыкает мои уста…
[64]Пока я обдумывал ответ, чтобы поддержать друга, внушить ему надежду на лучшие времена, получил новое письмо, в котором он пишет: «Я живу среди волков, которым чуждо человеческое имя. Лучше жить с медведем в лесу и со львом делить время, чем встречаться с теми, которые тьму превращают в свет и жалкого скопца от рыцаря духа не могут отличить… О, как тесен мне мир – он точно петля давит…»[65] Песни о любви и вине сменились стихами-жалобами:
Я мир узнал до самой сердцевины,
Прошёл последним из его путей,
Орлом взлетел на горные вершины,
А нынче я среди лесных зверей.
