Иерусалимлянин - страница 3

      Франк-гиена щёлкнул языком:

– А прехорошенькая девчонка!

– Руки прочь! – Аман встал между внучкой и франками.

      Начальник обнажил меч:

– Давай, так. Ты отдаёшь девчонку, а мы сохраняем тебе жизнь?

– Ваши души заберёт Иблис прежде, чем волос упадёт у неё с головы! – дамасская сталь сверкнула в руках Амана. Старик шепнул внучке:

– Беги к лошадям, когда отвлеку их, и скачи по дороге. У Наблуса стоят тамплиеры, они защитят тебя!

Старший франк, выругавшись, напал на араба. Его примеру последовали товарищи. Глаза рыцарей горели азартом схватки, араб с искусством отражал их удары. Фати, пригнувшись, побежала к лошадям.

      За ней погнался франк-гиена:

– Ах ты, плутовка! – он схватил девушку за руку, когда та уже хотела взлететь в седло.

Вскрикнув, Фати выхватила из-за пояса кинжал, и вместе с ним во все стороны разлетелись драгоценности.

– Да ты настоящее сокровище! – облизнулся «трёхцветный» франк, поймав одной рукой золотой браслет, а другой выкрутив девушке кисть. Арабский кинжал упал на землю, разбойник связал девушку и перекинул её через круп солового коня.

Аман, оглянувшись на Фати, пропустил удар, затем другой. Его когда-то парадный кафтан окрасился кровью. Главарь франков замахнулся мечом: «На колени, собака!» В то же мгновение, будто из ниоткуда, на голову разбойнику камнем упал сокол-шахин. Гневно клекоча, птица впилась франку в лицо.

Рыцарь взвыл, отдирая от себя пернатого заступника. Отшвырнул сокола, отёр алые полосы, прочертившие лицо. Шахин снова напал. Аман, пользуясь моментом, отступил к пальмам. Толстый франк пытался попасть по птице секирой. Гиеновидный оставил лошадь с Фати и крадучись направился к арабу.

Птица исцарапала главному франку руки и лицо – глаза чудом оставались на месте. Грудка отважной птицы обагрилась кровью её врага. Клекотнув на прощание, сокол взвился в небо и блеснул крыльями на фоне клубящихся туч. Подул ветер.

Франк-гиена подобрался к Аману со спины и хотел ударить, но окрик: «Сзади!» – заставил старика обернуться, и он отразил выпад рыцаря.

Все: франки, Аман, Фати, лошади и верблюды повернули головы в ту сторону, откуда донёсся окрик. На холме, между дубом и клёном, возник всадник на белом коне. Деревья, колеблемые ветром, клонили к нему свои ветви.

На нём был светлый, серебрящийся в лучах солнца, плащ. На голове – платок, как у крестьянина-сирийца. Простой кафтан из некрашеной холстины, у пояса – меч, штаны восточного кроя, сафьянные сапоги – невозможно было понять, христианин это или мусульманин, франк или араб.

Конь незнакомца, лучших арабских кровей, пританцовывал от нетерпения, метая взглядом молнии. Cо стороны виноградников донёсся гром. Половину неба заполонили тяжёлые тучи. Фати, подняв голову и жмурясь от яркого солнца, ещё свободного от облаков, смотрела на белого всадника. «Аль-Хидр3 !» – восторженно подумала она.

      Всадник спустился с холма:

– Побойтесь Бога, вы на Его земле! – голос у незнакомца был солнечный, звонкий, как переливающийся ручей.

Франки оторопели было от появления всадника и его гневного отклика. На какие-то мгновения их сердца обуял страх. Главарь был готов поверить в явление Святого Георгия, но вовремя вспомнил, что чудеса случаются только с набожными монахами, поэтому он прогнал страх и напялил спесь:

– Назови своё имя, пришелец! Чтобы я знал, что написать на твоей могиле!

– Зови меня Иерусалимлянином! – последовал ответ. – Знать моё имя, как посмотрю, тебе много чести! – конь белого рыцаря, свободный от узды, вскидывал морду и полоскал хвостом, шелковистым, как перистые облака.