Иезуитский крест Великого Петра - страница 48

Положение мекленбургской пленницы, к которой все более привязывается царь, упрочивается с рождением дочери. Увеличивается быстро и значение ее. Увеличивается, оговоримся, в кругу лиц, близких к Петру. Народ же и солдатство заявили недовольство на связь царя с безвестною красавицей из лифляндских краев. «Неудобь сказываемые» толки катились по Москве.

– Не подобает монаху, так и ей, Катерине, на царстве быть: она не природная и не русская: и ведаем мы, как она в полон взята (24 августа 1702 года. – Л. А.), – говорил один из старых солдат, – и приведена под знамя в одной рубахе, и отдана была под караул, и караульный наш офицер надел на нее кафтан…

Московиты внимательно слушали служивого.

– Она с князем Меншиковым его величество кореньем обвели, – продолжал он. – И только на ту пору нет солдат, что он всех разослал, а то над нами (понимали все, что над Меншиковым и Екатериной) чтонибудь да было б!

«Катеринушка», действительно, словно кореньем обвела Петра, – пишет М. Семевский. – В разгаре борьбы своей с Карлом, полагая жизнь свою в опасности, государь не забыл ея и назначил выдать ей с дочерью 3000 руб., – сумма значительная относительно своего времени и известной уже нам бережливости Петра…

Любовь выражалась не в одних посылках устерсов да бутылок с венгерским: она высказывалась в постоянных заботах государя о любимой женщине: забывая первенцасына и его воспитание, решительно изгладив из своей памяти образ злополучной первой супруги, а за ней и первой метрессы (Анны Монс. – Л. А.), Петр как зеницу ока хранил вторую и более счастливую фаворитку.

Суровый деспот, человек с железным характером, спокойно смотревший на истязание на дыбе и затем смерть родного сына, Петр в своих отношениях к Катерине был решительно неузнаваем: письмо за письмом посылалось к ней, одно другого нежнее, и каждое полное любви и предупредительной заботливости.

Государь тосковал без нее: тоску по ней он стал заявлять очень рано, – еще в 1708 году, хотя тогда это высказывалось шуткой, ею и покрывалось желание видеть подле себя «необъявленную» еще подругу: «Горазда без вас скучаю», писал он ей из Вильно; а потому, что «ошить и обмыть некому…». «Для Бога ради приезжайте скорей», – приглашает государь «матку» в Петербург, в день собственного приезда в возникавшую столицу: – «А ежели за чем невозможно скоро быть, отпишите, понеже не без печали мне в том, что ни слышу, ни вижу вас…» «Хочется (мне) с тобою видеться, а тебе, чаю, гораздо больше, для того что я в двадцать семь лет был, а ты в сорок два года не была…»

Приглашения приезжать «скоряя, чтоб не так скучно было», сожаления о разлуке, желания доброго здоровья и скорейшего свидания пестрили чуть не каждую интимную цидулку сорокадвухлетнего супруга».

Конечно же не знал царь (а если б и знал – что с того!), как жадно внимала в ту пору речам архимандрита Досифея несчастная Евдокия, красивая лицом и душой. Рождалась с его словами у нее надежда, что, может быть, все образуется, объединится семья, станут жить вместе, как прежде, проклятые немцы наконецто откроются государю и увидит он их в истинном свете и отвернется от них.

Молилась, жарко молилась о том в монастыре суздальском инокиня Елена, постепенно, однако ж, теряя веру в исполнение желаемого.

Царь душой и телом прикипел к фаворитке.

«…Чем поддерживала «Катеринушка» такую страсть в Петре, в человеке, бывшем до этого времени столь непостоянным! – пишет далее М. Семевский. – Что приносила с собой эта женщина в семейный быт деятельного государя.