Десятники и молчаливый воин впол-ока поглядывали вокруг, чтобы никто не потревожил общение двух братьев, так долгожданно и так неожиданно встретившихся на чужой земле и даже как бы в чужой жизни.
Заросли высокой травы, которая покрывала большую часть острова за градом, кивали своими жёлтыми пятиконечными цветками-звёздочками в такт дуновению морского ветра. Правее виднелся край леса, а левее синело море.
– Гляди, этой травы на сём острове прорва, куда ни пойди за град, кругом растёт, – заметил Хорь.
– Так ведь это марена, краска, что из её корневища добывают, всем нужна, чтобы полотна яркими делать, спрос на неё велик, оттого местные её берегут, а может и специально разводят, – отвечал пожилой.
– Всё одно марена – название недоброе, смертью пахнет, – качнул головой Хорь.
Сидя под чинарой, Калинка, мешая слова, рассказал всё, что сохранила его тогда ещё детская память: хазарский плен, старого купца-жидовина, Калиновый мост на пути в навь и возвращение в мир явский, благодаря Звениславе. Потом путешествие в дальние края, продажу и тяжкую рабскую долю…
– Что с ней стало, брат? – более простонал, нежели проговорил Гроза.
– Она… она выходила меня, а сама…сама потом умерла от лихорадки, тогда многие умерли… вот, – тяжело молвил младший и, воздев обе ладони к небу, провёл ими сверху вниз по своему лику, прошептав что-то одними устами и опустив очи. Этот привычный для мусульманина жест кольнул старшего брата в сердце. – Она мне как мать и сестра была, без неё и меня бы не было, хотя зачем, всё равно моя жизнь ничего не стоит…
Сильные рамена Грозы поникли, очи повлажнели.
– Знаешь, брат, может, так оно и лучше, – рабская жизнь, тем паче девы пригожей, в сто раз тяжелее смерти… – тихо проговорил младший, не поднимая очей.
– Ничего, Калинка, теперь всё позади, отныне ты свободен, поедем домой! Желаешь, я твоего хозяина в рабы определю, а? – Гроза обхватил брата за плечи и привлёк к себе.
Калинка молчал, как-то настороженно затаившись в объятиях, как только что пойманный дикий зверёк. Потом, не поднимая очей, покачал головой.
– Я не поеду, брат…
– Отчего? – изумился Гроза, отстраняясь и растерянно удивлённо глядя на младшего.
– А зачем? – поднял исполненные жуткой тоски и боли очи Калинка. – У меня ни семьи, ни жены, ни детей своих быть не может… Зачем я такой там у нас, в Таврике, удивлять при таком росте своим женским голосом, в скоморохи идти? Тут я на своём месте, привык, оброс уже, как тот камень мхом за сорок то с лишним лет. Кому на родине нужна моя никчёмная жизнь? К тому же я мусульманин, так что и боги у нас теперь разные. – Младший сжал смуглый кулак, и сутулый его стан сгорбился ещё более. – Вот ты рёк, что покарал того хазарина, который Звениславу выкрал, и про смерть жидовина-купца, что продал нас в неволю вечную, поведал, да толку то? Ничего ведь уже не изменить…
– Мне ты нужен, брат! Я ведь вас со Звениславой всю жизнь, разумеешь, всю жизнь искал, и только ты один у меня теперь есть. Как же я тебя здесь брошу?
– Ладно, давай в другой раз договорим, мне идти надо, хозяин будет сердиться, – отвечал Калинка, вставая. Они снова крепко обнялись, прощаясь. Уже отойдя на пару шагов, младший обернулся и с ещё большей тоской глянул в очи старшего. – Уходить вам нужно отсюда, брат, иначе беда будет, тут своя жизнь, вы чужие! Скажи это своему князю, уходите, пока большинство из вас ещё живо!
