Ложи были наряжены и освещены; наряднее и ярче всех была, естественно, королевская ложа, первая у сцены. Все взоры были прикованы к ней. Король, как будто немного похудевший, с коротко подстриженной бородой, выглядел моложе своих лет, а леди Энни, напротив, казалась старше, чем она была в действительности. Лицо Энни было изможденным и осунувшимся, глаза впали, и весь вид ее был подавленным. Несмотря на то что король относился к ней с необыкновенной нежностью и вниманием, она ни разу не улыбнулась ему.
Помимо короля и леди Энни всеобщее внимание привлекал сэр Джеймс. Он сидел в соседней ложе, и к нему постоянно поднимались люди, пользующиеся влиянием в государстве, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Сэр Джеймс отвечал им невпопад; он был очень рассеян и часто посматривал на сарайчик, откуда с минуты на минуту должны были появиться актеры. Не было никакого сомнения в том, что сэр Джеймс нервничал и переживал, как любой автор, в первый раз выставляющий свое произведение на суд публики.
Но вот раздался звук трубы, заставивший зрителей замолчать и повернуться к сцене. Там появился отряд трубачей, барабанщиков, литавристов и флейтистов. Маршевым шагом подошли они к краю сцены и так дружно грянули в свои инструменты, что у зрителей заложило уши. Сыграв с той же оглушительной силой всю свою бурную увертюру, музыканты застыли в картинных позах: одни, – подняв барабанные палочки вверх, другие, – приставив трубу к ноге, третьи, – упершись флейтой в грудь, а четвертые, – сдвинув литавры перед собой.
Вперед вышел старый заслуженный трагик, известный придворной публике исполнением роли Философа на королевской охоте осенью прошлого года, и зычным, хорошо поставленным голосом произнес:
– По милостивому разрешению его величества короля поставлена эта пьеса. Да славится его имя, да поможет ему Бог во всех его делах, да продлятся годы жизни его подобно мафусаиловым годам!
Люди в театре бешено захлопали в ладоши, а все сидевшие в ложах поднялись и, тоже не переставая хлопать, поворотились к королю. Генрих, широко улыбаясь, чуть-чуть склонил голову, благодаря своих подданных за приветствие. Овация продолжалась долго, пока король не махнул рукой актерам, дабы те начали спектакль.
Музыканты ушли. На сцену выбежал комик, одетый шутом. Гримасничая и паясничая, он с хохотом прокричал:
– Пьеса! «Косность и Новаторство»! Сочинение нашего уважаемого и достопочтенного сэра Джеймса! Вначале на сцену выйдет Косность, затем Новаторство, и после Разум со своими слугами. Аллегория на современную тему! Внимайте, внимайте, внимайте!
Перекувырнувшись несколько раз через голову, комик подхватил длинную палку с тряпичным шаром, увешанным колокольчиками, ударил себя этим шаром по лбу и скрылся в сарае.
Зрители снисходительно захлопали. На сцене появился актер, одетый в старомодную поношенную одежду, которая была ему велика размера на четыре, причем, каждая из принадлежностей его костюма была сшита так, что являлась пародией на саму себя. Актер изображал Косность. Заунывным голосом он прочел свой монолог, в котором говорилось, что старое всегда лучше нового, и поэтому надо держаться старых порядков.
При последних словах Косности из сарайчика вышел артист, играющий Новаторство. На нем был одежда светлых тонов, ладно пригнанная к его стройной фигуре. Обращаясь к Косности, он, в свою очередь, произнес монолог, где утверждалось, что без нового жизнь остановится, и поэтому новые порядки необходимы.
