Ораз насупился, сдвинул черные брови, глаза сузились. Годунов сам не понял, как вышло, что отшатнулся от степняка.
– Тебе, как сказал твой Кадыр-Али-бек, сейчас двадцать три года всего. А ты уже показал себя доблестным воеводой. Не твоя вина, что ты, служа хану Кучуму, к нам в плен попался. Иначе быть не могло, не мог ты один хану Кучуму целое войско заменить. Да и воевода Чулков сумел вас с Кадыр-Али и Сейтек-беком в ловушку заманить. Я сразу понял тебе цену, Ораз Онданович. Когда мы шведа воевали – кто, как не я, настоял поставить тебя во главе сторожевого полка. А кончил ты войну уже воеводой полка левой руки. Будут еще войны, явишь себя во всей красе. Над главным полком тебя поставлю, хочешь?
– Хочу за своих биться. Я нужен моему хану. Отпусти! За меня кого попросишь – в аманаты дадут, хоть ханских детей.
– Мне дети тебя не заменят. Прямо тебе скажу – не всякому народу дается такой владыка, как твой дядюшка Тауекель-хан. Но он желает все сразу – и пушек, и тебя. Эх, будь ты посговорчивее…
Ораз-Мухаммад промолчал. Он понял, о чем речь. Ему уже несколько раз предлагали покреститься, как это сделали многие татарские и ногайские юноши из лучших родов. Приняв крещение, он бы не знал отбоя от свах – все княжеские и боярские дочери были бы готовы хоть завтра под венец.
– Моей Аксинье скоро тринадцать. Красавицей растет. Хочешь – покажу?
Ораз-Мухаммад вырос там, где степные красавицы не прятали своих лиц. Да и смешно девушке, которая чуть ли не с рождения садится в седло, кутать лицо – на полном скаку ветер любое покрывало сорвет. Живя в юрте, не станешь прятаться от людей – и ты всех увидишь, и тебя все увидят, и греха в том нет. Потому молодому степняку казался странным московский обычай держать в высоких теремах девиц на выданье, допуская к ним лишь близкую родню.
– Не хочу.
– Упрям ты, царевич.
Разумеется, Годунов не собирался отдавать единственную и любимую дочь за киргиз-кайсака, или казаха, или кем уж он сам себя считает. Но поманить, но намекнуть-то следовало?
Меж тем воевода ему нравился. Черты лица хоть и непривычные, но приятные: гладкие щеки, короткий прямой нос, ухоженная бородка, а прищур узких глаз – такой прищур врагу страшен, а девкам, поди, даже может нравиться.
– У нас в Татарской слободе есть невесты хороших родов. Скажи – любую посватаю. Мне не откажут. Будет красивая жена одной с тобой веры.
– Отпусти, Борис Федорович.
– Не то убежишь?
Ораз-Мухаммад промолчал.
Годунов не мог понять, что значит для Ораз-Мухаммада грядущая весна. И не мог увидеть то, что сейчас предстало перед внутренним взором воеводы. А увидел Ораз-Мухаммад весеннюю степь. Красную благоухающую степь. Не от крови красную – от ярких цветов, именем кыз-галдак, в русском же языке еще и слова для них не было. Даже не проскакать на горячем туркменском скакуне по той степи, а просто молча глядеть, как волнуются под ветром цветы.
Он вспомнил, как цвела степь, когда он с матушкой и девушками своего рода ехал к соседям на свадебный той. Ему было не более шести лет – слишком мал, чтобы ехать с жигитами, и потому сопровождал матушку. Но он был достаточно взрослым, чтобы для него оседлали невысокого конька.
Матушка – в своем белоснежном кимешеке, украшенном тонкой вышивкой, в шапочке, расшитой жемчугом, кораллами, золотыми нитями! Каким молодым и красивым было ее лицо! Как великолепен был бирюзовый наряд, из-под которого виднелись узорные штаны-дамбал и изящные сапожки! И красавицы, горячившие коней, чтобы унестись вперед и сразу же вернуться, – как они были веселы и хороши!
