– Безумная страна. И безумный город, где знают только церковь и нет ни одного театра. Я не могу это читать, я половины слов не понимаю!
– Куда ты дел тетрадку с русскими словами? И не мешай мне, я должен сосредоточиться.
Меченный шрамом мужчина расстегнул застежку и открыл книгу наугад.
– «Но послушайте, братие, со всяцем прилежанием, исполнено бо есть пользы слово се всем послушающем. Молю же вы, о возлюбленные, да не зазрите паки грубости моей…» – прочитал он по-русски так, как читает дитя, едва освоившее склады. – О Господи, я сойду с ума, пока дочитаю хотя бы одну историю из жизни здешних святых.
– Сойдешь с ума – первым же судном отправим в Лондон, в госпиталь Марии Вифлеемской, будешь там сидеть на цепи с прочими безумцами. Не мешай, мастер Кит.
Мужчина вздохнул.
– Я думал, здесь придется заниматься делом. Но дела для меня тут нет. Мне остается только сесть с лютней на площади, возле того варварского храма, рядом с нищими, и наигрывать песенки, чтобы собрать себе на пропитание.
Ответа он не дождался.
– Мистер Меррик, у нас сошлось, – подал голос один из приказчиков, невысокий и плечистый молодой человек с истинно московской бородой, окладистой и довольно длинной. – Могу я идти домой?
Мастер Кит, глядя на него, всякий раз думал: пожалуй, стоит опять отрастить такую же, чтобы лицо не мерзло. Пока он был всего лишь две недели небрит. Щетина на щеках раздражала и злила его, он не мог долго ее терпеть. Но, сбрив, вспоминал, что здесь, в безумном городе, тысячи церквей, нужно быть бородатым. Молодежь, служившая в кремлевских приказах, порой брила лица на польский лад, оставляя усы, но, женившись, всякий обзаводился бородой. И тут, как однажды объяснил мастеру Киту Меррик, случалось расстройство: ежели у человека в жилах течет татарская кровь, то борода у него вырастает не такая, какой можно было бы гордиться; бояре – те выхваляются бородами, лежащими на груди чуть ли не до пояса. Но такое сокровище следует беречь – при ссоре и склоке здешние вельможи не за шпаги хватаются, они и слова такого не знают, а визжат, громко ругаются и друг дружке в бороды плюют, что есть прямое бесчестье. Могут и вцепиться.
Такие дикарские нравы сильно мастера Кита озадачивали – ему казалось, что эти люди должны вести себя с достоинством, и он думал, что свита Тамерлана, о котором он сочинил знаменитую трагедию, скорее всего, вела себя не лучше московских бояр.
– Ступай… – Меррик задумался. – Ступай, Дик, и возвращайся с женой. Она мне нужна.
– Когда, мистер Меррик?
– Когда зазвонят колокола.
– Так это уж скоро, – заметил Дик. – Я не успею и куска хлеба съесть.
– Успеешь, добрый Дик. Когда исполните поручение и вернетесь, сразу же отправитесь на поварню, я прикажу оставить для вас ужин. Сегодня готовят курицу с яйцами под шафрановой подливкой.
– Как дома… – прошептал пожилой писец.
– Так я иду, мистер Меррик? – спросил Дик. – Только оденусь потеплее.
– Не надо, ты не успеешь замерзнуть. Тут бежать, туда и обратно, менее пяти минут.
Дик Хиггинс родился в Москве, жил в Зарядье, поблизости от Английского двора, и туда же привел жену Татьяну, дочь купца Салтыкова, имевшего лавки на Красной площади и продававшего там кое-какие английские товары. Замужество это было выгодно всем: отцу Татьяны, обретшему себе покровителя и товары по хорошей цене, Дику – потому что негоже быть человеку без своей женщины, и, конечно, Джону Меррику – агенту «Московской компании» в Москве, возглавлявшему Английский двор. Татьяна оказалась ловкой и шустрой женщиной, охотно выполняла небольшие поручения, а поскольку считать умела, писать же – нет, приспособилась все, что надобно, запоминать.
