Всё здесь черное, черное, черное.
Но даже здесь апрель – это апрель. Даже эта убогая весна радует душу. Наконец растаял снег… Теперь при слове «снег» мне всегда будет вспоминаться обрыв над Окой и грязно-белая трясина, в которой я увязла. И мой отчаянный вопль: «Кир, помоги мне! Помоги мне, Кир!..». Вопль был во сне, трясина – наяву.
Соня?.. Мое отношение к ней определить трудно. Но, во всяком случае, это не дружба. Линючева мне не более близка, чем случайная попутчица в автобусе. Мы сошлись, потому что несколько месяцев сидели за одной партой, и потом она единственная от меня не отвернулась. Нас связывает многое, и в то же время – ничего. Вскоре я расстанусь с ней, но это не причиняет мне никакой боли.
Совсем другое дело – Яна.
Всегда Яна.
А теперь еще и Кир…
Я часто вспоминаю свою прошлую жизнь. Детские обиды и радости, двор в цветущих вишнях, старенькую пятиэтажку, рыбок в аквариуме… Как много было хорошего, и как я была слепа! Теперь все кануло в Лету, а я стою одна на пустынном перекрестке – на этой бесконечной улице Металлистов – и маюсь: куда завернуть? Временами мне хочется плакать, но особой тоски по родным я не испытываю. Я приглушила все свои чувства, чтобы выжить…
Вдали мелькали яркие куртки шакалят, ветер доносил беспечный смех. Я прямо спросила себя: «Я боюсь?». И во мне ожила гордость. Какое право они имеют пробуждать во мне страх?! «Нет, – сказала я себе, – этого не будет. Отныне я никого не боюсь». Я ускорила шаг, почти побежала, и теперь уже страстно желала застать всю компанию.
Но двор был пуст.
Возможно, после этого учебного года я действительно утрачу чувство страха, ибо устала бояться изо дня в день. Хорошо это или плохо, когда в человеке нет страха?..
Пазл 27. Первый день без мамы
Август 1992 г.
Алексин
Старинные ходики над моей головой пробили два часа по полуночи. Я натянула одеяло.
В первый вечер тетя Римма любезно поинтересовалась, не помешают ли мне часы с кукушкой. Я ответила: «Нет» – и с дороги уснула без проблем. Но вот уже пятая ночь в этом доме, и тетку больше не интересуют мои спальные удобства. Я лежу на раскладном кресле, каждые полчаса вздрагиваю от неизбежного «ку-ку» и слушаю сонное дыхание Алины. Как смогла она уснуть после всего, что было?.. И однако же, она спит на своем диванчике у окна. Она спит – утомленная выпитым вином, хохотом и суетой… и криками «шлюха» и «алкашка», которыми наградила ее родная мать. Она спит, ибо для нее эти крики привычны, как застарелая зубная боль. Ничего в ее жизни не изменилось (на что она, может быть, втайне надеялась). А в моей жизни изменилось все.
Впервые за тринадцать лет я мучаюсь бессонницей.
Наверное, это означает, что я выросла. Дети с бессонницей не знакомы. Что бы ни случалось в моей жизни прежде, какие бы издевки дворовой компании ни довелось перенести, как бы ни огорчали ссоры с Яной, как бы ни трясло от домашних скандалов – наступал положенный час и природа брала свое: я засыпала. Но детство кончилось – там, на грозненском перроне, наводненном бородачами с автоматами в руках. И здесь – когда уехала мама…
Мы обнялись на пороге, и она сказала: «Перемелется – мука будет». И велела слушаться взрослых. Последнее – специально для тети Риммы, которая стояла рядом. А маме хотелось сказать другое – я видела по глазам: как страшно ей оставлять девочку-подростка одну в чужом доме на положении бедной родственницы. Кто принесет мне утром стакан молока? Кто побудет со мной, когда я болею? (А я так часто простужаюсь). Кто осушит мои слезы, выслушает мои стихи – и просто
