Читать онлайн Елена Райдос - Игра в Реальность. Путь

Са́нджей не спеша шёл на кухню под монотонное пение, доносившееся из открытых дверей главного храма. Сегодня был третий день огненного ритуала, и в храме исполняли цог Сипи Джалмо, защитницы бон. Местные пацаны, как всегда, нагло протиснулись вперёд и расхватали что полегче, а им с Та́ши опять оставили тяжеленные чайники с тибетским чаем. Это была уже набившая оскомину привычная практика беспардонных собратьев по монастырской школе. Поначалу Санджей возмущался, пытался как-то бороться с такой несправедливостью, но постепенно привык. В конце концов, они с Таши были гораздо крупнее и сильнее тибетских сверстников. Кому же ещё таскать тяжести?

Друг дожидался его у скамьи, на которой стояли два медных чайника, уже наполненные мерзким мутноватым напитком цвета беж. Санджей терпеть не мог тибетский чай, один его запах вызывал у него приступ тошноты. Так что раздачу чая монахам и гостям во время пуджи он почитал за тяжкую повинность, чем-то вроде отработки кармы. Такой настрой помогал мальчику смириться с неприятной утренней рутиной.

– Санни, помоги поставить чайник на пол,– Таши просительно посмотрел другу в глаза,– налили сегодня под завязку.

Санджей снисходительно улыбнулся и играючи снял чайник с высокой лавки. Они с Таши были одного возраста и примерно одного роста, но Санджей выглядел явно крепче своего довольно субтильного друга, и с возрастом разница в их телосложении становилась всё более заметной. Впрочем, даже когда они совсем ещё малышами впервые появились в монастыре, никто не назвал бы их братьями. Мальчишки различались как день и ночь или, если хотите, как инь и ян. Таши был светленький, с тонкими чертами лица и прямыми волосами, напоминавшими солому. Его серые глаза были такими светлыми, что в темноте, казалось, светились как два светлячка, белёсые ресницы и брови были совсем незаметны на его вечно улыбающейся физиономии, а его белую кожу не брал даже горный загар. Санджей был полной противоположностью своего приятеля, смуглый, почти как местные жители, с чёрными жёсткими кудрями и яркими чувственными губами, длинные чёрные ресницы оттеняли его пронзительно синие глаза. Мальчиков объединяло только одно, никто даже в страшном сне не смог бы назвать их тибетцами.

О том, как два европейских мальчика стали монахами бонского монастыря, в округе ходили легенды и нелепые слухи, и только один человек точно знал, как всё было на самом деле. Впервые Ринпоче обратил внимание на молодую болезненного вида женщину с двумя детьми, когда пришёл в гестхаус навестить очередную группу ретритчиков из далёкой России, которым он читал лекции и давал наставления на практики. В сущности, сама женщина была ничем не примечательна. Худенькая, невзрачная, она вечно куталась в тёплую шаль, даже днём, когда впору было загорать в купальнике, если бы позволяли строгие монастырские правила. Внимание ламы привлекли два её мальчугана. Им было не больше трёх лет, но вели они себя на удивление тихо и покладисто, за весь вечер ни разу даже не закапризничали.

Детки с увлечением играли вместе, не обращая внимания на взрослое окружение. Ринпоче сразу отметил, с какой теплотой и заботой мальчики относились друг к другу, как радостно делились игрушками и вкусностями, как спешили на помощь, если один из них падал. Когда кто-то из группы подозвал светленького и дал ему конфетку, тот сразу же побежал к своему приятелю делиться сладостью. Это было довольно непривычное поведение для маленьких детей, ведь далеко не каждый взрослый в нашем мире способен на проявление подобных братских чувств. Впрочем, в тот вечер Ринпоче списал этот феномен на западный менталитет и не стал слишком заморачиваться выяснением природы такого поведения.

Ретритная группа через неделю уехала, а женщина с детьми осталась жить в гестхаусе. Оказалось, что она была тяжело больна и испробовала уже практически все доступные ей средства, чтобы спастись. Тибетская медицина, похоже, была её последней надеждой. Каждый день женщина уходила в медицинский центр, который располагался в соседнем с гестхаусом доме, а малыши оставались на несколько часов одни. Местная кухарка взялась за ними присматривать, но по-хорошему этого и не требовалось, мальчишки и сами отлично справлялись.

Через две недели после отъезда группы один из постояльцев гестхауса пришёл к ламе и передал ему просьбу той женщины, чтобы он навестил её как можно скорее. Просьба не то чтобы шокировала, но была довольно необычной, если не сказать, неприличной. Так было не принято. Если кто-то хотел видеть Ринпоче, то ему следовало самому прийти к нему на встречу, а не присылать приглашение с нарочным. И всё же лама не отказался, он обещал зайти, когда у него будет время. Время нашлось только вечером следующего дня. Ринпоче постучал в дверь на третьем этаже гестхауса, но никто не бросился ему отворять. В комнате было тихо, хотя там горел приглушённый свет, что-то вроде ночника. Лама подумал, что, уложив малышей спать, женщина, видимо, поднялась в столовую, было как раз время ужина. Он уже собрался уходить, но что-то его остановило буквально в последнюю секунду. Интуиция заставила его толкнуть дверь и заглянуть внутрь.

Женщина лежала на кровати, её глаза были распахнуты, но она уже ничего не видела, взгляд неподвижно уставился в потолок. Её рот был открыт, словно она пыталась сделать ещё один глоток воздуха посиневшими губами, но не смогла. Одна рука покойной безжизненно свисала с кровати, а другая судорожно сжимала какой-то конверт. Малыши мирно посапывали на соседней кровати, даже не подозревая, что остались совсем одни. Судя по всему, смерть бедняжки наступила совсем недавно и внезапно, она даже не успела позвать на помощь. Ринпоче разжал сведённые мёртвой хваткой пальцы и вытащил помятый конверт. На конверте корявыми тибетскими буквами было написано его имя. Сильно заинтригованный, лама достал сложенный вчетверо листок, вырванный из тетрадки в клеточку.

В своём прощальном письме женщина признавалась, что мальчики не были её детьми, что они были круглыми сиротами, у них вообще не осталось родных. Она умоляла ламу приютить сироток в монастыре и сделать их монахами. По-хорошему нужно было вызвать полицейских и определить малышей в приют, тем более, что они явно не имели никакого отношения ни к тибетцам, ни к индусам, населявшим окрестные горы. Но поступить так Ринпоче не смог. Он выполнил последнюю волю умершей и не в последнюю очередь потому, что легкомысленно проигнорировал призыв о помощи от одинокой больной женщины.

Малышей пристроили у монашек в женской части монастыря, что располагалась на противоположной стороне долины. Поначалу мальчишки ещё говорили на каком-то своём языке, которого никто здесь не понимал, но через полгода позабыли его, как и свои прежние имена, тибетский язык стал для них родным. Белобрысого мальчугана назвали Таши, а чернявого – Санджей. Вскоре разница в их облике перестала так сильно бросаться в глаза. В соответствии с местными обычаями их побрили наголо и одели в одинаковую одежду. В семь лет мальчишки переехали в мужскую часть монастыря и поступили в монашескую школу.