Это есть наша мысль.
С дымизмом вокруг людей не мало,
В дымизме наша жизнь!
***
Она внимательно смотрела на него:
– Ты был у них, дымушников?
– Это был сон, – приоткрыв глаза, ответил он.
– Нет, это не сон, – утвердительно прошептала она. – От тебя пахнет дымом.
– Дым, дымисты, дымизм, – крутилось у него в голове. – Неужели весь этот шум, гам, какая-то чушь и чепуха были наяву?
– Это опять мои странные способности, – подумал он.
– Имей в виду – дымистов не очень-то одобряет объединенное правительство. Они шумят и дымят чересчур много. Будешь с ними общаться, тоже станешь неодобряемым. И потом, все они мелют какую-то чепуху, а их вождь, по мнению нашей конторы, служит не только дымистам. Все у них вранье и сплошная чушь.
Он слушал ее и понимал:
– Она, конечно, права. Надо бы присмотреться к этому всему балагану. Поймать бы их Предводителя на лжи.
Само собой сложилось:
– Кружилась осень над полями,
Уже листва была желта.
Как описать ее словами?
Ведь в желтизне одна тоска,
А если пару слов найдешь ты,
То все равно одно вранье.
Бывает музыка надежней —
Слова летят как воронье —
Одно цепляется, не лезет,
И ищешь рифму без конца.
И поиск этот просто бесит,
Как черт подводный озерца…
Он вспомнил, что в конторе их называли иногда, пренебрежительно – «дымнюками».
– Просто ты не любишь их, – сказал он, – поэтому тебе они не нравятся, кажутся плохими.
– Я люблю только тебя, мой мальчик и еще я люблю. – она закрыла влажные глаза, – но там сейчас война.
Детское вранье
В детстве среди пацанов процветала шутливая игра в «баламута».
Самое, самое начало осени. Зелень еще яркими пятнами радует глаз, желтизны почти не видно. Только кое-где, на березках, мелькают бледно-желтые листочки-капельки. В садах бросаются в глаза яркие яблоки, радостно светятся на солнце, переливаясь от ярко-зеленого до ярко-красного цвета.
Утром на рассвете уже прохладно. Бегать в школу в одном пиджаке на рубашку зябко. А днем, когда солнце поднимается высоко, – выходишь из помещения, – жарковато. Веселым гамом ребятня вываливается на улицу. Портфели выставлены в две кучи – вот и ворота. И можно прямо на еще зеленой траве погонять старый, потрепанный кожаный мяч. А можно идти вдоль берега озера и смотреть в воду – как рыбья молодь снует туда-сюда, нагуливает жирок. Небо чистое-чистое, настроение – блаженствующее, счастливое. Пацаны взахлеб, перебивая друг друга, рассказывают летние истории: как на рыбалке поймали огромадную рыбищу, как грибов собрали немерено – около ста штук белых всего за час, спасли массу народа от пожара. Историй имелось множество – лето было длинное. Кое-кто вдруг расскажет что-то такое, что явно «тянет» на фантастическое вранье. Он – рассказчик и сам чувствует – что-то не то сказал. И окружающие с улыбкой и нарочито выпученными глазами, хором кричат: «Не может быть, ты баламут». И шутя, не злобно, в ритм стучат по спине баламута, приговаривая:
– Баламут, баламут
Собирайся на суд.
Кто на суд не придет,
Тому хуже попадет.
Выбирай из трех одно:
Дуб, орех или пшено?
«Баламуту» надо было назвать, выбрать одно из трех слов, каждое из которых имело свое продолжение:
– Если выбирался «Дуб», то произносилось: «Тяни нос до губ». И шутливо, легонько, не больно тянули кончик носа вниз.
– Если выбрался «Орех», кричали: «На кого грех?» И «Баламут» указывал – кому следующему подставлять под кулаки свою спину. А когда выбиралось «Пшено», следовала такая кричалка: «дело было решено и поставлена печать, чтобы снова начинать», и все начиналось сначала. Так шутили только с новенькими, да и то только в самом начале ребячьих разговоров.
