А праздник начала осени продолжался. Уроков задавали мало. Ответственность за «хвосты» – не выученные, не сделанные задания еще не давила. Все еще было где-то там впереди, далеко, – дожди, слякоть и первые морозы.
А бывало, осень наступала дождями и холодом, но веселость пацанов не уменьшалась, перемещалась под крыши в укромные места, но уже без беготни и футбола.
Он вспоминал, и слова цеплялись друг за друга, складывались в строчки и целые фразы:
– Осень тихо наступила,
Небо в серых облаках.
День и ночь все моросило
И в лесу и на полях.
Люди словно тени бродят,
Лиц не видно. Все серо.
Слухи средь народа ходят —
Мир кончается – темно.
Ни просвета, ни надежды,
Все прогнозы тихо врут,
И осенние одежды
Никого уж не спасут.
Ой! Скорей бы уж морозы —
Заморозят мокроту.
И потянутся обозы
Сквозь заснеженную мглу.
С ними, может быть, мы въедем
В праздник светлый – Новый год.
И кто был все время беден,
Схватит счастья полный рот.
***
– Но что я могу сделать для нее, – подумал он. – Там сейчас война. Я могу ее остановить? Один? Могу ли я кого-то защитить, спасти, хотя бы кого-то одного? Что я могу? Что я умею?
Он лежал и смотрел в потолок:
– Что-то надо делать, нельзя так лежать. Это не конструктивно. Это бесполезно. Это, в конце концов, тоскливо и грустно – как мокрая осень.
– Все, – сказал он сам себе. – Завтра я займусь делом. Завтра. А что сегодня? Что? – И он снова заснул.
***
Прямоугольный зал был полон народа. Балкон шумел, набитый до отказа. На сцене расположился президиум из нескольких человек. Председательствующий знаком руки предложил всем встать, и зал запел:
– Слушай, партиец, – гроза загремела
Бояться не надо – бросайся к ней смело!
Гул от единоголосия стоял страшный. Четкие ряды поющих, где-то внизу, выглядели даже несколько угрожающе. Все в синих плащах. На балконе царила та же атмосфера. Прозвучал припев:
– Смело мы в дождь пойдем
Текущим летом.
И зонт с собой возьмем
В движенье этом…
Зал ревел в едином порыве.
Он робко оглядывался, сидя во втором ряду президиума, и читал лозунги на синих растяжках:
– «Дождисты всех стран, соединяйтесь!»
– «Дождизм – ум, честь и совесть нашей эпохи».
Предводитель стоял сзади, положив левую руку ему на плечо. Иногда он наклонялся к нему и быстрым, четким шепотом комментировал события, происходящие в зале:
– Вы, батенька, всматривайтесь и прислушивайтесь. Очень архиважно понять основное в движении масс, тогда линия вам вполне будет ясна. Вот, батенька, видите, какой энтузиазм? Какой порыв? Все в единстве устремлены в соответствии с генеральной линией.
Он слушал зал и Предводителя, поглядывая по сторонам, и только сейчас стал понимать, что это помещение – бассейн без воды. Слушатели сидели рядами на дне. Балкон представлял собой трибуну для зрителей.
Предводитель продолжал шептать ему на ухо:
– Высшее проявление энтузиазма масс – фанатизм. Вам это архиважно понять. Это, батенька, простая и понятная диалектика. Фанатизм легко управляем. Задается линия – ориентир, так сказать, цель. Конечно, она должна быть не очень понятной, но обязательной, архиважно, обязательной для масс и их передового отряда – партии.
Он лихорадочно соображал:
– Этот Предводитель «дождистов» говорит так же, как «дымист».
Мелькнула сумасшедшая мысль:
– Это одно и то же лицо.
Зал закончил петь. Партийцы с шумом рассаживались на свои места. Где-то сверху зашумело – пошел мелкий, прохладный дождь. Партийцы все как один раскрыли синие зонты. Картина стала еще более странной. В этом было что-то и смешное и пугающее – ровные ряды зонтов на дне бассейна.
