Игрушка для хищника - страница 21

Бля, знал бы, - конечно, вообще бы не трогал. Но – кто ж мог знать? Что в таком дерьме девчонка девственницей окажется?

Нет, - лучше об этом вообще не думать, не вспоминать, пока снова ярость не нахлынула.

Раздвигаю ноги, вымываю оттуда засохшую кровь , развожу пальцами нижние складки, вымывая начисто. Санитар, мать его, ну просто!

Девчонка дергается всем телом, когда я проникаю пальцем вовнутрь.

- Тшшшш… - дую на ее лицо, - блядь, откуда во мне эта идиотская к ней жалость? И желание успокоить вместо того, чтобы дать насладиться всем тем, что заслужила? – Я только проверю, все ли в порядке.

Не знаю, слышит ли она меня, но расслабляется и тело, было напрягшееся, снова обмякает. Только вздрагивает, пока я ощупываю у нее там все внутри, слегка меняя угол и продавливая стенки.

На пальце и руках крови нет, значит, обошлось без разрывов и кровотечений.

Сам не понимаю, почему облегченно вздыхаю, - какая мне бы, на хер, разница?

Нет, заложено просто что-то такое в мужском естестве, - что-то, что говорит нам о том, что силу мы должны прикладывать только к тому, чтобы защищать и оберегать их, мелких и слабых, - и вот это естество прорывается наружу, - жалея, протестуя против того, чтобы причинять боль. Несмотря даже на то, что сука, - а девчонка все-таки. Несмотря на всю логику, по которой рвать бы ее и рвать.

Ладно, - с главным вопросом я разобрался. Не порванная. Тогда с каких херов она тут в отключку мне впадает?

Вымываю грудь, намылив, - и сам хмыкаю, понимая, что стараюсь сильно не прижимать мочалкой. Следы она оставляет на ее белоснежной коже. Нежная. Слишком нежная девчонка. И сладкая, - ее аромат забивается в ноздри, - и хочется его все больше и больше. Втягивать, пить, напитаться им, - настолько хочется, что даже заставляет забывать, кто она на самом деле.

Вот, наверное, в чем дело. Запах этот ее сладкий. Нежный. Будоражащий. Я ведь, как зверь, - на запахи, на инстинкты реагирую больше, чем на остальное, - всю жизнь таким был, сколько себя помню. И никогда не чуял такого запаха, - чтобы прижать к себе и нежно гладить и хотеть до одури одновременно. Ни разу, - а их у меня было… За сотню, так точно. Только кто бы их считал?

Нежность, бля! Откуда вообще это слово? Да я такого бреда за всю жизнь свою не чувствовал!

Но этот запах веревки из меня выкручивает, непонятно, что делает, и в груди что-то переворачивает.

Вот что остановило меня, наверное, чтобы в первого же раза девку не придушить. Запах ее этот сумасшедший. Не рвать захотел, как собирался, а рукой провести, ласкать ее нежно…

Прижимаю к себе сильнее, чтобы сзади ее обтереть, - и дурею, только ноздри раздуваются и стояк сумасшедший, бешенный, до боли.

Блядь, вроде же еле уже касаюсь, - так чего она дергается и начинает стонать?

Разворачиваю к себе спиной, - и просто охреневаю.

Вот оно, откуда, а не разрывы внутри нее.

Вся спина на хер со сдертой кожей, - и как я в камеру сразу не заметил?

Разбухла вся и горячая, пульсирует под пальцами.

Поганые раны. Самые мерзкие. От глубоких вреда меньше, чем от таких. Тут и заражение, и все, что хочешь пойти может. Но, блядь, - думал ли я тогда о коже? Да ни о чем я на хрен думать тогда не мог!

Еще немного подержав под струями воды, чтобы каждую пылинку с нее вымыть, снова подхватываю на руки, заворачивая в полотенце.

Она снова вздрагивает, а я рукой дернуть боюсь, чтобы не задеть ее израненную спину. Каждый стон ее зубной болью отдается. Нет, блядь, - не для таких я задач, чтобы девчонок наказывать! Вот Маниз срал бы, кто перед ним, - девчонка или ребенок. По херу. У него разговор короткий. А я… Не привык. Только с отморозками умею разбираться. И их, пигалиц, от уродов всяких отбивать, - еще с детдома привык. И по херу, что они были старше, выше и их было больше. Отбивал – до крови, до выбитых зубов, до красных звезд перед глазами от ударов в голову. Там не разбирались, - старшие девок хватали, драли , - и даже на крики никто не реагировал. Не слышали их воспитатели, бля.