— Ты, — этот мужик со шрамом, видимо, здесь главный крендель. — Иди сюда, — он обращается к Пете.
Друг медленно и неуверенно подходит ближе. Он бледный от страха. Я вижу, что его пальцы мелко дрожат, впрочем, как и всё тело. Мужик внимательно осматривает Петьку, чуть сузив глаза.
— Доставай то, что ты прячешь под курткой, — сухим тоном приказывает.
Петя быстро смотрит на меня и лезет за борсеткой, которую он по привычке сунул под верхнюю одежду. Эта привычка у нас всех выработалась еще в детдоме. Когда, например, стащишь пару кусочков черствого хлеба, тут же за пазуху себе бросаешь, а потом на тихом часу или уже ночью, жуешь под одеялом. Всегда боишься, что кто-то увидит наворованное, вот и держишь максимально близко к себе.
Вытащив борсетку, Петька протягивает ее вперед. Мужик хватает и бросает в сторону письменного стола, стоящего в конце комнаты. Сумка эта несчастная, не долетев до пункта назначения, с грохотом шлепается на пол. Козел даже глазом не моргнул, продолжает изучать Петю колючим взглядом.
Медленно, но до меня всё же начинает доходить, что друг-то стырил «бабки» у этого недоноска, ну или у кого-то из его окружения. Но неужели именно из-за денег нас сюда приволокли? У этих типов бабла должно быть немерено и как-то уж глупо из-за этого нас прессовать. Тип со шрамом не похож на мелкую сошку, которая каждую копейку привыкла считать.
— На кого работаешь? — спрашивает мужик, продолжая рассматривать Петю с высоты своего роста.
— Ни на кого, — тихо отвечает Петька.
— Врешь, — урод замахивается и ударяет Петю по лицу, тот не удерживается на ногах и падает. Из носа начинает течь кровь.
— Эй, вам чего надо от нас?! — рявкаю я и присаживаюсь рядом с другом.
— На кого работаете? — всё таким же холодным тоном повторяет свой вопрос мужик.
— Да ни на кого, — я утираю нос Пети рукавом своей куртки. — Мы просто пожрать пришли и всё. Запрещено что ли?
— Не ври, — этот мужик подходит ко мне и, ухватив за воротник, ставит на ноги.
Впивается в меня пронзительным взглядом. Я автоматически вцепляюсь ему в руку, но ублюдок даже не собирается ослаблять хватку.
— Я не вру, мы сами по себе, — хриплю, ощущая давление чужих пальцев на своем горле.
— В последний раз спрашиваю. По-хорошему. — Мужик говорит спокойно, уж слишком спокойно.
В этом спокойствии ощущается дикая угроза. Я тут же понимаю, что он не блефует. Если мы сейчас не скажем то, что ему нужно, нас просто прихлопнут к чёртовой бабушке.
Почему-то я даже не сомневаюсь, что этот тип вот-вот достанет откуда-нибудь пушку и пристрелит всех нас по очереди. Но отчего-то хочется верить, что черствое сердце этого мудака всё же откликнется и крайние меры не будут приняты.
— Мы, правда, ни на кого не работаем, — оправдываюсь, стараясь не разрывать зрительный контакт. — Мы сбежали из детдома. Иногда подворовываем, а всякие шайки специально по широкой дуге обходим, чтобы нас в рабство не загнали, — я продолжаю смотреть этому мужику в глаза и вдруг ловлю себя на крайне идиотской мысли, что запах его одеколона мне приятен.
Такая находка кажется мне смешной и тупой. Мы на волоске от смерти, а я здесь про одеколоны думаю. Совсем уже того что ли?
Мужик некоторое время молчит и немного прищурившись, рассматривает меня. Не могу описать этот взгляд, он и пронзительный, и задумчивый, и даже сканирующий. Мужик будто пытается уловить в выражении моего лица намек на ложь. Но главная проблема заключается в том, что я не вру и, кажется, именно это его настораживает больше всего.
