С побоища у реки прошел почти месяц, когда «Колун» наконец решился проведать воровскую стоянку. Он осторожно крался по лесу, стараясь как можно тише ступать по мягкому мху. Достигнув стоянки, «Колун» притаился за кустами и долго рассматривал ее, желая убедиться, что ему ничего не угрожает. Его опасения оказались напрасными. Разбойное становище было полностью разгромлено и сожжено. Куда только не падал взгляд кузнеца, везде царило запустение и лишь обугленные остовы бревенчатых изб напоминали о том, что здесь совсем недавно кипела жизнь. Оставаться на месте бывшей стоянки не было смысла. «Колун» снова был один. К тому же накопленное за несколько лет, награбленное добро, в один миг оказалось для него безвозвратно потерянным. Во истину говорят: « От трудов неправедных не наживешь палат каменных». Он вдруг вспомнил родную деревню, дом, кузню. Тоска тягучей волной разлилась по его жилам, заполнив грудь и заставив заныть могучее сердце. Он уходил от разбойничьей стоянки, чтобы больше никогда сюда не вернуться. В ближайшей деревне он обзавелся конем и, оседлав его, отправился в путь.
Прошло почти трое суток, прежде чем Афонасий Быков добрался до своей деревни. Стоя на горке, на опушке соснового леса, он смотрел вниз, где раскинулась его малая родина: пара дюжин крестьянских изб, небольшая деревенская церквушка и мельница. За церковью виднелись кладбищенские кресты. Там была похоронена вся его родня. Вон и его изба, а рядом кузница. Дом стоял в запустенье: крыша кое-где провалилась, окна и дверь заколочены, небольшой огородец зарос густым бурьяном. Жалость к себе, к своей не сложившейся судьбе, к брошенному хозяйству тут-же переросла в горькую обиду, которая острой косой полоснула по сердцу.
– Будьте вы прокляты! – прохрипел он негромко. Его голос, словно стон раненого зверя, возник и улетел неведомо куда, унесенный ветром. Любимое ремесло, любимая девушка, как давно все это было, кажется в другой жизни.
– А ты возмужал Афоня – раб божий, – внезапно раздался сзади знакомый голос.
«Колун» быстро развернулся. В нескольких шагах от него стоял пожилой священник в черной рясе. Он открыто, без всякого страха смотрел в лицо кузнеца:
– Что-то ты пугливым стал, раньше за тобой такого не водилось. Али не признал меня?
– А-а, это ты отец Серафим? – с явным облегчением протянул «Колун», – и как же я тебя не приметил?
– Господь слух отвел, – последовал скорый ответ.
Несколько мгновений они рассматривали друг друга. Отец Серафим, священник деревенской церкви, роста был чуть выше среднего, худощав. На его осунувшемся загорелом лице выделялись большие, сияющие какой-то внутренней силой, серые глаза. Этой силой была вера. Он неистово верил в Высшую силу, в Бога и старался привить эту веру своей пастве. Афонасий обратил внимание, что за последние годы старик заметно сдал: его лицо избороздили новые морщины, сам он заметно «усох», длинные седые волосы, собранные сзади в пучок, развевались на ветру, словно пакля. Однако дух его не был сломлен. Это то единственное, что старый священник смог не растерять за долгие годы трудного общения с многочисленными людскими душами. Отец Серафим опирался на посох, через плечо его была перекинута котомка. Он стоял на более высоком месте, возвышаясь над кузнецом, и тому вдруг подумалось, что старика направил к нему сам Господь, дабы подвергнуть испытанию его душу.
